Книга Глаголют стяги - Иван Наживин

Володимир по-прежнему грелся душой около своей Оленушки, и его простому, нелюбопытному, ленивому уму смутно открывались из вечерних бесед с ней какие-то новые возможности, которые ждали его на том светлом пути, на который увлекала его Оленушка… И всё было как-то неясно вокруг — точно утром ранним, перед зорькой… Ясно было только одно: Русь растёт. И это пьянило и окрыляло.

Володимир уже посватался тайно к греческой царевне Анне и получил тайно отказ. Дружина, переполненная молодой силой, которая искала выхода, стуча кулаками по столам, порешила: поход на Царьград! И сразу закипела вся Русская земля воинскими приготовлениями: комони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве, трубы трубят в Новеграде… Отовсюду — из-за седого Днепра, из далёкого Новгорода, от кривичей, от древлян, из земли Ростовской — потянулись к Киеву полки. Впереди воинственно трубили трубы и гремели бубны, а сзади по непролазным дорогам колыхались, скрипя, «товары», то есть обоз. И к Купалью Подол превратился в весело возбуждённый муравейник, а Днепр весь заставлен был однодерёвками, не только войсковыми, но и купеческими; гости были чрезвычайно довольны, что пойдут они на этот раз под сильной охраной. Особенно многочислен и богат был караван Садкё, именитого гостя новгородского и собинного дружка великого князя. Богатства Садкё росли не по дням, а по часам, и о славе его гусляры слагали уже песни… А по берегу раскинулся табор, стан воинский, глазом не окинешь!.. Там в челны всякую готовизну грузили, там ладили орудия осадные, тараны, пороки, пращи, а там, отдыхая, пели, пили и плясали: в самом воздухе было что-то, что веселило и подмывало всех… О возможности неудачи и думушки ни у кого не было: гордость была не только на всех лицах, но и во всех сердцах — сторонись, народы, Русь пошла!.. И никто и не думал ударить, как в старину, по Царьграду изгоном, изъездом, то есть внезапно — пусть знают!..

Бранным духом опалило и Ядрея, который все на реке трудился. Замкнувшись в себе, он стоял в стороне от веяний новой жизни, но когда узнал он, что рать собирают против ехидных эллинов, он бросил свой челнок и сети и поступил простым воем в полк великокняжеский: на этот раз бока им, чертям, уж настратилатят как полагается!..

Наступил наконец и заветный день похода. Пешие вои по челнам расселись, а конные за городом на поле построились. В блистательных доспехах воинских, в сопровождении старших дружинников Володимир вышел на кручу над берегом и оглянул полки свои: экая силушка поднялась!.. Володимир махнул рукой. На Подоле зазвенели трубы, и, тесня одна другую, от берега пошли на стрежень ладьи. Остро блистало на солнце оружие, и мокрые весла бросали молнии. Весёлый луговой ветер доносил дружное пение: первые челны были заняты Бояном с его гуслярами и певцами. И закипела река…

Володимир, стараясь скрыть своё волнение, обернулся. Отроки подали ему богато разубранного коня. Уздечка наборная огнём горела, под лебединой шеей коня был пышный, по старой скифской моде, науз, чёрно-бархатный подклад был весь вышит золотом. Князь вскочил в седло. Он чувствовал за плечами крылья. И с черным свёрнутым стягом во главе — его «взволачивали» только перед началом боя — дружина, лязгая оружием, выровнялась за князем. Ударили в бубны, песнь удалая вспыхнула — Русь пошла в поход…

Весело прошли Вятичевы холмы, прошли селение Стайки, где обычно купеческие караваны ради бережения в стайку собирались, и вдруг с головной ладьи послышался строго-суровый покрик старого вожатого-лоцмана:

— Не спи-и-и-и-и!..

То начинались жуткие пороги. Первый из них так и назывался «Неспи». Днепр тут был узок, и три скалы — звавшиеся Троянами — безмолвно, но сурово предостерегали пловцов о близкой опасности. Караван жался к левому берегу. У Троянов вода, крутясь страшными воронками, низвергалась по острым камням с оглушительным шумом вниз. Одни из гребцов, раздевшись донага, спустились в воду, чтобы ногами нащупывать среди каменных гряд русло, а другие, на ладьях, из всех сил боролись с быстриной.

Благополучно прошли первую лаву и весело пошли дальше: целых семь вёрст можно было плыть спокойно. И достигли второго порога, носившего старинное название «Островуни праг», ибо тут перед порогом был большой остров, весь заросший тальником, камышом и высокой травой. Прошли третий, «Геландри», что по-древнеславянски значит — шум, звон, сумятица, и подошли к самому страшному — «Неясытцу». Над ладьями испуганно закружились грузные, розовые пеликаны, которые гнездились тут по камням тысячами. Князь с дружиной и конными полками первый подошёл берегом к страшному месту — много русской крови тут пролито было! — и вдруг дозорные подметили впереди печенегов… Сознание, что степняки, данники, дерзнули теперь загородить путь руси, гневной молнией опалило всех.

И вдруг от степняков отделилось несколько всадников и шагом поехали навстречу русским полкам. Все насторожились и недоумевали: в чём дело? Но вскоре всё разъяснилось: то сын Кури, когда-то ворога Святославова, с дарами выехал приветствовать великого князя… И поднёс бородатый, рослый печенег, повелитель степей, русскому князю превосходную шкуру леопарда, — князья очень любили дарить один другого этим, — и невольниц, и жёлтый череп, оправленный в золото. Володимир немножко нахмурился на последний подарок: это было не в обычае.

— То череп отца твоего, Святослава, княже… — почтительно сказал степняк.

Володимир все был в нерешительности: что это, намёк, предостережение или уже полная покорность? Смутилась и дружина. Но достаточно было посмотреть на эти суровые, бородатые лица, чтобы почувствовать, что сила печенежская уже сломана… И в то время как князь с дружинниками дружелюбно беседовали с печенежскими князьями, вои и кощеи выгрузили ладьи и берегом понесли товары в обход порогов, а за товарами с шумом великим понесли и потащили мокрые, тяжёлые ладьи. Волок был около двух вёрст. А там снова началась погрузка.

Печенеги, пыля, ушли в свои степи, а русская рать бодро прошла и «Вулнипраг» с его широким, всегда волнующимся разливом, и порог «Гадючий», и «Стравун» и, пройдя прежде опасное место у перевоза Кичкас, остановилась на Хортице. Князь с дружинниками, переправившись в ладьях на остров, принёс у векового дуба, в кругу из воткнутых стрел, благодарственную жертву богам за счастливое плавание… Радостно-воинственное настроение в рати нарастало…

От Хортицы начиналось уже привольное плавание. Днепр был здесь во всей своей красе и силе и разбивался на многие рукава. Это было уже Олешье непроходное. Русь через четверо суток вышла на морской берег, конные и пешие соединились, но, вместо того чтобы поворотить на запад, к «царским землям», по старинному пути, рать повернула вдруг по приказанию князя на восток, к Тавриде светлой: грека и отсюда можно было потеснить так, что в Царьграде завопят…

Вдали на обожжённых утёсах, как марево, встало над лазурным морем видение большого и богатого города: то была заветная Корсунь, а по-эллински Херсонес. Отсюда недавний робичич хотел начать разговор с гордым Царьградом уже не как почтительный и робкий проситель, а как глава молодой Руси… Это в рати чувствовали и одобряли всё до последнего обозного. Ядрей сумрачно раздувал ноздри: теперь засыплют этим стратилатам за ворот!.. И в этой надежде смягчалась его тоска по своим лесам и по далёкой, но не забытой Дубравке милой.