Книга Восьмой круг. Златовласка. Лед - Эд Макбейн

— Нет, как раз хочу. О том, как повела себя, когда ты в последний раз подвозил меня домой. Потом я сожалела об этом, но не знала, как извиниться. Хотела позвонить тебе, но всякий раз, когда поднимала трубку, задумывалась, что сказать, и клала ее. Думаю, именно это произошло, когда я увидела тебя на вечеринке. Начала я отлично, а потом при первой же возможности у меня началось некое забытье. Но сейчас, слава Богу, я не в забытьи, так что могут сказать, что в тот раз я вела себя плохо и должна перед тобой извиниться.

Холодный ветер обрушился на Мюррея, погнал сухую листву по его ступням, но он стоял, глядя на Рут, согретый чудесным ускорением бега крови по жилам.

— Странно то, — сказал он, — что со мной было то же самое. Я думал, это моя вина.

— Нет, твоей вины не было.

— Тогда что это было?

— Не знаю. — Они говорили приглушенными из-за позднего времени голосами, стояли в дверях вплотную друг к другу, и проходившая мимо пара посмотрела на них с любопытством. Рут подождала, чтобы они прошли, а потом сказала с легким раздражением: — Наверное, я боялась. Какая разница?

— Никакой, если не боишься теперь. Боишься?

— Да.

— Меня?

— Да. О, не знаю. Почему все, что я говорю, ты принимаешь совершенно всерьез? Я сказала тебе, что это напоминает Вальпургиеву ночь; все перепуталось. И я много выпила. Это заметно, правда?

Мюррей положил руки ей на плечи и очень мягко встряхнул ее.

— Ты в самом деле боишься меня?

— О, пожалуйста, — сказала она, но не попыталась высвободиться из его рук, как он ожидал того.

— Боишься? — настаивал он.

— Нет.

— Отлично. В таком случае, когда я увижу тебя снова?

— Это недопустимо! — встревоженно сказала она. — То есть не таким образом, будто мы встречаемся. Не понимаешь?

— Вторник меня прекрасно устроит, — сказал Мюррей. — На вторую половину дня у меня ничего не намечено, поэтому я могу встретить тебя после уроков в школе, и оттуда начнем: ужин, театр и много-много разговоров. Как это звучит?

— Звучит, как все, что происходило этим вечером. Это ничего не значит. Я не слушаю.

— Тогда слушай. Это будет во вторник. Я подъеду за тобой к школе.

— Я не хочу, чтобы ты появлялся возле школы.

— Тогда встретимся здесь. В семь часов.

— Как убедить тебя? — недоуменно сказала Рут.

— Не знаю как, разве что мы сядем вместе и станем думать. Сделать это можем во вторник.

— Я даже не знаю, буду ли свободна. К тому же я могу позвонить тебе в любое время. Если как-нибудь все устрою…

Это препирательство не стоило даже небрежного замечания.

— Ты знаешь, что произойдет, — заговорил Мюррей. — Будешь поднимать телефонную трубку, класть ее и думать об износе своих нервов. Лучше решить все прямо сейчас.

— То есть решить по-твоему, — беспомощно сказала Рут. — Ну хорошо, раз ты такой упрямый.

Вальпургиева ночь, подумал он, когда она ушла и дверь за ней закрылась. И близится Рождество.

Глава 17

Во вторник в конце дня миссис Нэпп вошла в кабинет сказать Мюррею, что билеты в театр у нее, что столик на двоих заказан в ресторане «Ле Павильон» и что Джордж Уайкофф звонил с регулярными интервалами — хотел узнать у мистера Керка, что, собственно, происходит.

— Что вы отвечали ему? — спросил Мюррей.

— О, просто, что вы недоступны. Судя по его тону, он был не особенно доволен этим.

— Это его невезение, — сказал Мюррей. Описал ей суть разговора с Лоскальцо, и мисс Нэпп сказала:

— Ну, в таком случае, у нас нет выбора, так ведь? Я позабочусь об этом, если он позвонит снова. Скажу, что в городе вас нет. Знаете, что несколько агентств вызывают на будущей неделе в Олбани[35] для допроса в связи с незаконным прослушиванием?

— Нет, откуда вам это известно?

— Кто-то из «Интер-Америкэн» сказал об этом мистеру Штраусу. Те, кого арестовали, к сожалению, не конкуренты, просто мелкие дельцы, но можете представить себе, какого шума это наделает в Олбани? Они не отличают одного агентства от другого. Для нас это будет наихудшее время, риск угодить в какую-то неприятность.

— Время для этого всегда наихудшее, — сказал Мюррей.

По пути обратно в «Сент-Стивен», чтобы переодеться к ужину, он купил вечернюю газету и, лежа в ванне, читал ее. Начал с колонки юмора — последний протеже Мэри Уорт на сей раз крупно оскандалился — и, пропустив спортивный раздел, принялся за «Проблемы людей» доктора Мари Зинссер — скучную колонку, насыщенную психологическим жаргоном, утверждающую, что каждый, кто письменно обращается за советом, должно быть, в чем-то виновен.

В первом письме звучала знакомая нотка.

Уважаемая доктор Зинссер!

Едва мы вернулись после медового месяца, муж захотел, чтобы его мать немного пожила с нами. Хотя она злобная и властная, я согласилась, но она не уезжает вот уже три года, и я смертельно несчастна. Как заставить мужа понять, что нехорошо его матери жить с нами, ведь она вполне может жить одна?

Эдит.

Мюррей увлеченно прочитал ответ.

Уважаемая Эдит!

Когда Вы пишете «нехорошо», вы имеете в виду, что «нехорошо» только для вас. Тут ведь затронуты жизни двух других людей, и я боюсь, что ваш подсознательный антагонизм мешает вам принять это во внимание. Нужно полностью понять собственные мотивы перед тем, как…

Ответ, признал Мюррей, был полностью в традиции знаменитой Зинссер.

Одеваясь, он поставил на радиолу пластинку Берригана «Я не могу начать». Отогнал мелькнувшую мысль о соседях в квартире рядом и увеличил громкость. На верхнем этаже «Сент-Стивена» было только две квартиры, и занимавшая другую пара — отставной контр-адмирал с супругой — обладала острым слухом, что отчасти компенсировалось чувством юмора. Они терпели три проигрывания пластинки на полную громкость, а потом стучали в дверь в добродушном протесте. Когда Мюррей открывал, он или она говорили: «Послушать только!», на что он отвечал: «Да-да, сэр» и убавлял звук.

Но сейчас, понимал Мюррей, ему нужны громкая музыка и крепкая выпивка. Даже старый морской волк понял бы его чувства, если бы знал их причину. Мюррей налил себе крепкой выпивки, выпил половину, а с оставшейся пошел в спальню, чтобы она морально поддерживала его, пока он заканчивает одеваться. Вдевая запонки, он мысленно составлял собственное письмо доктору Зинссер:

Уважаемая доктор Зинссер!