Книга Мальчик, который рисовал кошек, и другие истории о вещах странных и примечательных - Лафкадио Хирн

За исключением этих маленьких удовольствий и поездок за город, Хару редко покидала дом. Родственники – как с ее стороны, так и со стороны мужа – жили далеко, и она навещала их очень редко. Она любила быть дома – украшать комнаты и домашние алтари цветами, кормить в пруду золотых рыбок, которые высовывали из воды голову, как только она приближалась.

Появление ребенка могло внести в ее жизнь новые радости и заботы, но детей у них не было. Хотя волосы Хару были уложены, как у взрослой замужней женщины, с виду она казалась совсем юной девушкой, несмотря на всю присущую ей хозяйственную сметку, что являла она в домашних делах. Мужа это обстоятельство поражало, и порой он снисходил до того, что просил у нее совета в делах больших и серьезных. Кстати сказать, в своих советах она никогда не ошибалась – возможно, потому, что сердце часто оказывается лучшим советчиком, нежели разум. Первые пять лет она была вполне счастлива, а молодой японский купец едва ли мог желать лучшего к себе отношения со стороны женщины – более ласковой жены представить было невозможно.

Но со временем его поведение изменилось, он стал холоден. Это случилось внезапно. Потому она не могла подумать, что виновата ее бездетность. Теряясь в догадках о причине перемены, она было подумала, что источником стала какая-то ее небрежность в домашних делах или в отношении к супругу, и наивно попыталась быть еще ласковее, чем прежде. Но он не переменился. Он не допускал грубости, но в его молчании она ощущала его желание оскорбить. Воспитанный японец редко бывает груб с женой. Говорить грубо считается вульгарным и отвратительным. Образованный японец даже на упреки жены отвечает очень вежливо. Только неизменная вежливость, согласно японскому этикету, сообразуется со званием человека. Более того, она безопасна. Тонко чувствующая женщина не долго станет сносить грубое отношение. Наделенная темпераментом, она способна даже из-за одного сказанного в пылу гнева слова покончить жизнь самоубийством, а это обесчестит супруга до конца жизни. Но есть безмолвная жестокость, и она хуже слов, хотя вроде и не опасна. Это небрежение и равнодушие. Они способны вызвать ревность. Правда, японская женщина воспитана так, что никогда не выкажет ревности. Но чувства древнее любого воспитания. Они стары, как сама любовь, и так же живучи. Под маской безмолвности японка переживает те же эмоции, что и женщины Запада. Она способна истово молиться, быть милой и ласковой в обществе, а сама только ждет часа, чтобы в одиночестве дать волю чувствам и боли, что терзают ее.

У Хару имелись основания для ревности, но она была слишком наивна, чтобы осознать это, а слуги слишком любили ее, чтобы открыть истину. Прежде у мужа была привычка проводить вечера в ее обществе – дома или вне его. Но теперь – вечер за вечером – он уходил один. Первое время он ссылался на дела. Потом перестал искать предлог и даже не извещал, когда вернется. Позднее он стал изводить Хару своим молчанием. «Будто злой дух околдовал его сердце», – говорили слуги. На самом деле купец попал в умело расставленные сети. Шепот гейши парализовал его волю, а улыбка ослепила глаза. Та была куда менее красива, чем его жена, но очень искусна в умении расставлять любовные ловушки, которые лишают мужчину сил и все сильнее и сильнее затягивают, пока не наступает катастрофа и все не рушится. Хару ничего не знала. Она не подозревала дурного до тех пор, пока странное поведение мужа не стало постоянным. К тому же она заметила – его деньги тают, перетекая, очевидно, в чужие руки. Муж давно не говорил ей, где проводит вечера. А она боялась спрашивать, опасаясь обвинения в ревности. Вместо того чтобы выразить свои тревожные чувства словами, она встречала его с такой лаской и нежностью, что более воспитанный и умный супруг давно бы все понял. Но купец в том, что не касалось дел торговых, был слеп и глух. Он продолжал уходить по вечерам. Отлучки становились все дольше. Совесть его уснула.

Хару учили, что хорошая жена не должна ложиться спать, но ждать своего повелителя до тех пор, пока тот не вернется домой. Так она и поступала. У нее появилась нервная лихорадка – ее вызвали бессонница, напряжение, тяжелые думы и одиночество. Только однажды, вернувшись очень поздно, муж сказал ей:

– Я очень сожалею, что вы из-за меня не ложились. Не ждите меня в следующий раз так долго!

Испугавшись, что он на самом деле огорчился из-за нее, она ласково улыбнулась и сказала:

– Я не хотела спать и совсем не устала. Нижайше прошу – не думайте обо мне.

Так он и перестал думать о ней – обрадованный, что может поймать ее на слове. Вскоре после этого он вообще не пришел домой ночевать. И на следующую ночь тоже. И так три ночи подряд. Причем на третью он даже не пришел к завтраку. И теперь Хару поняла: настало время, когда супружеский долг велит ей заговорить.

Она прождала все утро, беспокоясь за него и боясь за себя, осознав наконец обиду, что так глубоко ранит женское сердце. Верные слуги кое-что открыли ей. Остальное она додумала сама. Она была очень больна, но не знала об этом. Однако знала одно – что очень зла и злость ее эгоистична, а это угнетало ее. Но боль душила, терзала, лишала сил.

Настал полдень. А она все сидела и думала, как сказать мужу о том, что он заставляет ее страдать, но так, чтобы это не звучало эгоистично. Слова упрека впервые готовились сорваться с ее губ.

Затем сердце ее затрепетало и сбилось с ритма, потому что она услышала грохот подъезжающей повозки и следом голос слуги, провозгласившего:

– Досточтимый вернулся!

Шатаясь, она пошла к входным дверям, чтобы встретить супруга. Тело ее содрогалось от лихорадки и боли и от страха выказать эту боль. Муж испугался, потому что она, вместо того чтобы приветствовать его привычной улыбкой, маленькой дрожащей рукой судорожно вцепилась в шелк его верхней одежды и устремила на него взгляд, что проникал в самую глубь души. И попыталась заговорить, но смогла вымолвить только одно-единственное слово:

– Аната?[46]

В то же мгновение слабая рука разжалась, глаза, в которых застыла странная улыбка, закрылись; муж не успел подхватить ее – она упала.

Он было попытался поднять Хару. Но жизнь покинула это нежное тело. Она была мертва.

Конечно, тут же поднялась суматоха, были слезы, крики – звали по имени, но тщетно. Послали за докторами. Молодая женщина лежала неподвижно, бледная и прекрасная. Боль, гнев, страдание оставили ее лицо. Она улыбалась, как в день свадьбы.

Из госпиталя пришли два военных врача-японца. Они задали несколько коротких, прямых и жестких вопросов – вопросов, которые разили супруга в самое сердце. Затем они сообщили ему правду – она была холодной и острой, как закаленная сталь. И оставили его у мертвого тела.

Люди удивлялись тому, что он не постригся в монахи, явив таким образом раскаяние. День за днем он сидит среди своих тюков киотского шелка и фарфоровых статуэток из Осаки, серьезный и молчаливый. Те, кто у него служит, считают его добрым хозяином – он никогда не бывает груб. Часто он задерживается на работе до глубокой ночи. Сменил он и место жительства. Чужие люди въехали в дом, где жила Хару; владелец никогда не приходит туда. Возможно, потому, что увидеть случайно тень стройной фигуры, поправляющей цветы или с грацией ириса склоняющейся к пруду, чтобы покормить рыбок… Но где бы купец ни приклонял голову на подушку, он обязательно ощущает безмолвное присутствие у изголовья той, что шила и любовно гладила нарядное платье, которое он надел, чтобы изменить ей. Да и в иные моменты – даже во время деловых переговоров или сложных расчетов – для него вдруг стихает шум большого магазина, надписи тускнеют и исчезают – исчезает все, и только нежный голос нарушает тишину, проникая в пустоту его сердца. И звучит одно, только одно похожее на вопрос слово: