Книга Когда глаза привыкнут к темноте - Наталия Кочелаева

Проплывут золотые сады,

Пальмы тропиков, скалы экватора,

Голубые полярные льды…

Все равно, где бы мы ни причалили,

К островам ли сиреневых птиц,

К бухте радости, к скалам печали ли —

Не поднять нам усталых ресниц…

И от этого переливчатого «ли-ли», от того, как мать сама опускала свои тяжелые ресницы, в груди становилось щекотно и хотелось не то плакать, не то смеяться. И дяде Володе, наверное, тоже, потому что он очень хорошо слушал – подпирал отяжелевшую голову рукой, нависал над столом, глаз не отрывал от мамы, а еще вздыхал так, что на стене напротив подлетали странички отрывного календаря. И мать обрывала грустную песню, гасила узкой ладонью жалобу струн и начинала новую:

В стране далекой Юга,

Там, где не свищет вьюга,

Жил-был испанец,

Джон Грэй – красавец.

Был он большой повеса,

С силою Геркулеса,

Храбрый как Дон Кихот.

Рита и крошка Мери

Его пленить сумели…

У песни был приплясывающий мотив, а слова все равно грустные! Этот самый испанец красавец любил сразу двух девушек, и за это, а может, и за что другое в него стрелял из пистолета «ковбой Гарри». Впрочем, может, и не убил, ведь говорилось же в припеве:

У Джонни силы хватит,

Джонни за все отплатит,

Джонни всегда та-аков!

Маришка всегда думала, что мама поет про дядю Володю. Он ведь тоже любил двоих сразу – маму и свою жену. Об этом Маришке рассказала одна девочка из старшей группы, но она не знала, верить этому или нет. Поверила только после того, как они с мамой случайно встретили дядю Володю на улице. Он шел, а рядом с ним, вцепившись в рукав его шинели, вышагивала какая-то тетя, совсем необыкновенной красоты. Она выглядела очень низенькой рядом с дядей Володей и была довольно-таки толстой, но на ней красовалась голубовато-серая пушистая шуба, а на высоко взбитых, кудлатых рыжих волосах лихо сидел такого же меха головной убор вроде большой кепки. Мариша весело ахнула и хотела указать маме на роскошную тетку, а также на то обстоятельство, что ведет она дядю Володю как милиционер, крепко ухватив за локоть и нервно озираясь по сторонам. Но слова застыли у нее на языке, потому что она вдруг поймала на себе теткин взгляд.

Как обычно чужие, не родные взрослые смотрят на детей? Умиленно: ути мы какие маленькие, холосенькие! Строго: девочка, не болтай ногами, ты можешь задеть окружающих! Равнодушно: дети цветы жизни, если хорошо воспитаны. И еще они, как известно, наше будущее – если, конечно, не наши.

Но тетенька в красивой, искрящейся на зимнем солнышке шубе смотрела на Маришу с ненавистью. Глаза ее были широко раскрыты, а ярко накрашенные красным губы, наоборот, плотно сжаты. Мариша не успела испугаться – мама сжала ее руку, очень сильно сжала, и ускорила шаг. Несколько минут протопали молча, завернули за угол, и только тогда Мариша спросила:

– Мам, а что, эта тетя – ведьма?

Нарочито наивный, подчеркнуто детский вопрос. Такие помещаются в рубриках «Говорят дети» или «От двух до пяти». Пятилетняя Мариша знала, что ведьм не бывает, а если и бывают, то они не ходят по улицам среди бела дня. И мама это почувствовала.

– Не говори глупостей, – резко откликнулась она. – Это жена дяди Володи.

– А почему он не сказал нам «здрасте»? И она тоже? Это ведь невежливо, правда, мам? Знакомые люди должны здороваться.

– Мы с ней незнакомы. А он не поздоровался, потому что притворился, будто нас не знает. Это такая игра, поняла, Маришка? И ты не должна никому говорить о том, что дядя Володя к нам ходит.

– Тоже как будто игра?

Мариша задумалась. Эта игра ей не нравилась. Она была похожа на «верю – не верю», ведь все, все прекрасно знали, что дядя Володя ходит к ним в гости! Об этом знала не по годам умненькая девочка Фая из старшей группы – та, которая сказала ей, что дядя Володя любит двоих сразу; об этом шептались нянечки в детском саду; об этом расспрашивала Маришу соседка, преподававшая музыку в той же школе, где работала мама. Эта была хуже всех. Худенькая, востроносая, веснушчатая, как кукуша-чье яйцо, она в свои сорок лет была совершенно одинока, но полна решимости найти свое женское счастье. Только где его искать-то, если холостых мужиков в городке раз-два и обчелся? А раз так, раз своей личной жизни нет, так хоть про чужую все разузнать как следует! Музы´чка ловила Маришу во дворе и приветствовала ее приторной улыбкой, совала в руку слипшийся комок леденцов «Театральные» и спрашивала изнемогающим от собственной нежности голосом:

– Мариночка, а у вас вчера гости были? А кто? Твоя мама так хорошо поет, у нее настоящий талант. Поздно, правда, но ты же, наверное, не спала и все слышала?

Мариша засовывала за щеку карамельку и смотрела в сторону, ничего не отвечала. Соседка отпускала ее несолоно хлебавши.

– Удивительно неразвитый ребенок, – слышала Мари-ша вслед.

Жена дяди Володи, оказалось, работала в универмаге «Мир». Мариша стала чаще видеть ее, когда пошла в школу. Уроки кончались рано, мамин рабочий день заканчивался позже. Порой она оставляла школьницу у себя в библиотеке – пусть делает уроки, копается в книгах, читает что-нибудь или помогает матери. Но иногда Марише разрешалось идти домой вместе с подружками-одноклассницами. Девчонки любили по пути завернуть в универмаг, покрутиться у витрин с косметикой и бижутерией, рассмотреть сувениры и игрушки. Порой покупали какую-нибудь мелочь – заколки-невидимки, бусики, ленты.

Жену дяди Володи Мариша увидела в отделе тканей. Сама бы она никогда туда не заглянула – в доме не водилось материй, мама не умела шить и даже штопала из рук вон плохо, а сама Мариша на уроке рукоделия так и не смогла освоить простого шва, а не то чтобы «крестик» или «козлик»!

– …и мы с мамой сошьем мне платье. Юбка – солнце-клеш, рукавчики фонариком, на груди оборка. Мама хочет из шелка, а я из крепдешина, но можно и из шелка, только непременно голубое, – объясняла ей по пути подружка, рукодельница и модница.

Все-то ее мама шила, вязала, плела кружева, даже ковер однажды выткала и дочку к тому же приучала! Вот так Мариша и попала в отдел тканей, а там сразу увидела знакомое лицо. На ведьме не было пушистой шубы, она стояла за прилавком в нежно-розовом костюме, в белой блузочке, на пухлых пальцах блестел яркий лак и сверкали кольца, среди них – толстое обручальное кольцо, и несколько с красными камнями, и в ушах красные камни! Она ловко отмеряла ситец старушке Трофимовой, генеральской мамаше, жонглировала деревянным метром. Отмерив, взялась за края ткани, сделала незаметное движение, и – тр-р-р – ситец ровно оторвался от рулона, как отрезало. Мариша смотрела на нее как зачарованная, не замечая, что из вафельного стаканчика у нее в руке капает подтаявшее крем-брюле. И дождалась – взгляд женщины обратился на нее.

– Куда? Куда ты зашла с мороженым, дрянь такая! – вдруг вскрикнула женщина за прилавком. Ее крупное, красивое лицо вдруг странно, нехорошо исказилось, щеки задрожали, на лбу появилась глубокая складка, рот поехал в сторону. – Вон пол измазала и ткани все испачкаешь! А ну, на выход! Бессовестная!