Книга Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне - Жилбер Мартино

Глава пятая

ВОЕННЫЕ

Годы 1815—1821 оказались кошмаром не только для Наполеона, но и для других обитателей Святой Елены, европейцев и местных, гражданских и военных. Суровость и подозрительность сэра Хадсона Лоу и его агентов грозили им с тем же неумолимым постоянством, что и пленникам; перенаселенность, недостаточное снабжение и постоянная слежка превращали их жизнь в казарменную рутину. Имея лишь косвенное или вовсе не имея никакого отношения к официальной политике и высшим полицейским чинам, они должны были безропотно сносить и нехватку продуктов, и произвол полицейских чинов, и необходимость знать пароль, и домашние обыски, и всякого рода правила и запреты, и гнетущую атмосферу государственной тюрьмы, где все подчинено соображениям безопасности.

Конечно, положение у всех было разное: полковнику все видится иначе, чем рядовому, а старейшине острова сэру Уильяму Доветону — иначе, чем рабам, составляющим большую часть рабочей силы на Святой Елене. Но каждый в своей среде и на свой лад страдает от тяжкого бремени всяческих ограничений; страх делает людей столь молчаливыми, что нужно перелистать кипы бумаг в общественных и личных архивах, множество дневников, писем и мемуаров, чтобы воссоздать в подробностях повседневную жизнь тех, кто непосредственно не был связан ни с Хадсоном Лоу ни с Наполеоном.

Местное общество непроизвольно разделилось на кланы, как это обычно происходит с любыми ограниченными объединениями людей, в частности военных, когда и в семье приходится жить гарнизонной жизнью. Жизненный уклад определяется принадлежностью к сухопутной армии, морскому флоту или Индийской компании. На более низкой социальной ступени нет и речи ни о каком объединении: нужно просто жить, то есть работать, есть и пить и стараться избежать кнута или, того хуже, веревки.

Первенствуют на Святой Елене военные, и это естественно на острове, где губернатор носит эполеты, а главным персонажем, хотя и пленным, является «генерал самого высокого ранга». Моряки, привилегированная каста в Великобритании, а также служащие Индийской компании, занимающие видное положение, с явным неудовольствием относятся к вторжению этих полутора тысяч европейцев, которые сметают все лучшие продукты, нанимают себе в услужение лучших слуг, занимают лучшие дома и, как хозяева, распоряжаются там, где раньше появлялись лишь в качестве гостей. В конечном счете недовольны все, и множество документов свидетельствует об усталости, горечи и несчастьях, порождаемых этой тюремной атмосферой.

Сухопутная армия

Армейские чины, первыми прибывшие на «Нортумберленде» вместе с Наполеоном, поспешили устроиться как можно более удобно в Лемон Вэлли, Фрэнсис Плейн, Дедвуде и Хате Гейт. Командующий, полковник Бингэм, занимает Ноллкомб, прелестный дом, расположенный в небольшой уютной долине, в пяти минутах от Плантейшн Хаус. Высшие офицерские чины, по большей части расквартированные в Дедвуде, рядом с Лонгвудом, живут в коттеджах, окружающих лагерь, в то время как младшие чины вынуждены довольствоваться бараками. Семьи живут в тех же условиях, что и мужья, и на офицеров из окружения губернатора, занявших самое лучшее жилье, смотрят не слишком доброжелательно… Сэр Томас Рид, остановивший свой выбор на Аларм Хаус, на полпути между Лонгвудом и Джеймстауном, забирает себе лучшую мебель, к великому возмущению Горрекера, который, будучи холостяком, вынужден довольствоваться унылой комнатой в Плантейшн Хаус, обставленной разрозненной мебелью, расшатанной и облезлой. Полковник Виниярд с молодой женой поселился в Рок Роуз, на лоне удивительного пейзажа Санди-Бэй, посреди пышно разросшихся камелий, фуксий и дурмана; а очаровательный лейтенант Джексон — тот, к кому неравнодушна мадам де Монтолон, — вместе со своим товарищем Уортхэмом обосновался в расположенном по соседству и столь же идиллическом Роуз Коттедже. Позже, для того чтобы он находился поблизости от тех, а точнее от той, за кем он должен следить, Лоу поселит Джексона в самом Лонгвуде, в коттедже, примыкающем к караульному помещению.

Унтер-офицеры и солдаты живут в палатках. Положение их незавидно, потому что плато Дедвуд расположено таким образом, что зимой — в сезон дождей — оно насквозь продувается ледяным ветром, а летом превращается в выжженную пустыню, где нет ни деревца, ни скалы — словом, никакой защиты от палящих лучей. Подобные условия жизни, климат, некачественная пища и отсутствие гигиены приводят к катастрофическим результатам. «Самые распространенные болезни, — сообщает доктор О'Мира, — это дизентерия, воспаление кишечника, заболевания печени и тяжелые формы лихорадок». За двенадцать или тринадцать месяцев его пребывания на острове во втором батальоне 66-го полка от этих болезней умерли пятьдесят шесть человек из шестисот тридцати, то есть каждый одиннадцатый. Это очень тяжелая дань, и имена всех этих молодых людей, которых оторвали от их родной Ирландии или Шотландии и зарыли в твердую землю Плантейшн Хаус, составляют скорбный перечень в приходских списках умерших рядом с именами поселенцев и местных жителей. В первую неделю мая 1821 года писарь выведет тем же аккуратным почерком перед строкой: «Наполеон Бонапарт, бывший император французов, скончавшийся в Лонгвуд Хаус и похороненный во владении Ричарда Торбета» имена бесславно умерших на Святой Елене шестерых солдат — Уильяма Хагерти, Джона Мэрфи, Ханна Форда, Джеймса Систера, Теренса Канингейла и Майкла Инглиша, погибших не в «праведной войне», а во время этого удручающего предприятия.

Ибо для этих несчастных жизнь — лишь адская череда ночных и дневных дозоров, нарядов, всяческих работ и переходов то под палящим солнцем, то в непроглядном тумане. «Часовые стоят, — пишет Бальмен, — у деревьев, цветочных клумб, под окнами. Месье де Монтолон говорил мне, что из окна своей комнаты он насчитал их не менее тридцати. От Лонгвуда до Джеймстауна — не больше шести миль, и я обнаружил там девять офицерских постов, три — унтер-офицерских и пятнадцать часовых. Более трети гарнизона стоит на часах. Часовых ставят где только можно, и с момента моего прибытия четверых или пятерых снесло ветром в пропасть». Дисциплина должна была быть очень суровой, чтобы не допустить совершаемых просто от скуки подрывных действий, что было совсем не редкость в Индийской компании несколько лет назад. Однажды Лоу обнаружил на своем письменном столе анонимное письмо, где выражалось возмущение положением солдат; этого Лоу опасался более всего, а потому, прежде чем отправить письмо в Лондон, поспешил возложить ответственность за случившееся на коменданта гарнизона и командующего полком.

Ежедневный рацион вряд ли может поддержать боевой дух войск. Из-за трудности снабжения острова все военные, офицеры и капралы, сидят на голодном пайке, получая в день полтора фунта хлеба, фунт солонины, шестьдесят граммов риса и три фунта дров. К тому же цифры эти зависят от сроков поступления провианта, и в феврале 1818 года один корреспондент сообщает, что Лоу «бросил все силы на строительство оборонительных сооружений для защиты от бонапартистов и совершенно не заботится о снабжении войск». Солдаты уже месяц как получают лишь половину пайка, а у лошадей нет корма. У офицеров, конечно, имеются финансовые возможности дополнить свой рацион фруктами, овощами и яйцами, необходимыми для нормального питания, но по какой цене! Если в одну колонку записать денежное довольствие капитана — 300—400 фунтов в год, а в другую — стоимость продуктов питания, то придется признать, что прокормить семью совсем непросто и что все, как офицеры, так и рядовые, нередко должны варить себе похлебку из солонины. Баранина стоит два шиллинга фунт, курица — от шести до десяти шиллингов, кочан капусты — один-два шиллинга, морковь — один шиллинг дюжина, дюжина яиц продается за пять-шесть шиллингов, а владельцы гостиниц в Джеймстауне берут за день проживания тридцать шиллингов — жалованье командира батальона. Нужно ли удивляться, что жена доктора Шорта, когда ей приносят кусок баранины и несколько персиков, спешит отметить это событие в своем дневнике между упоминанием о визите майора Горрекера и о бале в Плантейшн Хаус! Конечно, есть еще ни с чем не сравнимые удовольствия светской жизни и всяческих вечеринок, столь милых сердцу британцев: холостяки устраивают пирушки в офицерской столовой в Дедвуде, а женатые и имеющие кое-какие личные доходы — у себя дома; у доктора О'Мира иногда желтоватый цвет лица и опухшие глаза гуляки, и он жалобно сообщает Наполеону о том, сколько бутылок портвейна было выпито накануне. Более всего ценятся приемы в Плантейшн Хаус, если, конечно, не считать приемы у «генерала Бонапарта», чей дом открыт отнюдь не для всех, но куда бы все с радостью устремились, будь у них такая возможность. В просторных комнатах первого этажа Колониального дома, освещенных хрустальными светильниками, дамы в провинциальных туалетах, жеманясь, скользят по китайским коврам, и каждому капитану, каждому письмоносцу Компании кажется, что он переживает мгновения блистательного успеха под ледяным взглядом государей, взирающих на них с украшающих стены зала портретов. Губернатор, говорят британцы, — это олицетворение «Короны». И неважно, что в эти годы, 1816—1821, она венчает голову безумного короля, беседующего с деревьями в Виндзорском парке и воображающего, что он при Ватерлоо ведет в атаку один из своих полков[30]. Неважно, что обязанности этого короля исполняет жалкий и смешной принц-регент, тот, кого памфлетисты называют The Prince of Whales («Принц Китов») — из-за его толщины и обжорства, тот, кто, как они пишут, «тонет в пороке, но с элегантностью, в изящном костюме, в роскоши и благоухании духов». Из-за своей толщины он является постоянной мишенью для памфлетистов и авторов эпиграмм: