Книга Александр III – богатырь на русском троне - Елена Майорова

Особое отношение сложилось в царской семье к нянькам. Когда их питомцы выросли, няньки — всего их было четыре — возвращались домой, но на Пасху, Рождество и день рождения императора им разрешалось приезжать во дворец.

Нянька императора любила пастилу, и к ее приезду он заказывал для нее несколько коробок в кондитерской Бликкена и Робинсона.

Нянькам принято было дарить подарки. На Рождество все подарки складывали под елкой, и няньки под общий смех лезли туда отыскивать свой. Нянька императора была уже старенькая, поэтому под елку лез сам Александр.

После угощения и веселья царь со своей нянькой садились на диванчик у окна и о чем-то долго шептались. Старушка спрыскивала своего «Сашеньку» заговоренной водой «с уголька» — отводила злые силы.

Совершенно откровенный и прямой, временами даже простодушный до наивности, в делах Александр признавал только ясность и определенность. Поэтому интриги в его царствование вели приближенные. Но он терпеть не мог закулисной возни. Все, что рождали его ум и душа, было просто, ясно и без всякой тайной подоплеки. Нечто подобное писал и начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов: «Нередко случалось ему высказывать очень здравые мысли, а наряду с ними такие, которые поражали своей чисто детской наивностью и простодушием».

В его письмах не найдешь отточенности слога Чаадаева или Лунина, искрометного остроумия Вяземского, язвительного сарказма Салтыкова-Щедрина; они написаны для того, чтобы выразить мысль — бесхитростную, прямую, ясную; такую, каким был сам император — прямой, честный, уверенный в правильности выбранного пути.

«Я знала государя с детства… — характеризовала Александра III уже пожилая А. Ф. Тютчева, — с этого раннего возраста отличительными чертами его характера всегда были большая честность и прямота, привлекающие к нему общие симпатии. Но в то же время он был крайне застенчив, и эта застенчивость, вероятно, вызывала в нем некоторую резкость и угловатость… В его взгляде, в его голосе и движениях было что-то неопределенное, неуверенное… Теперь… у него появился этот спокойный и величественный вид, это полное владение собой в движениях, в голосе и во взглядах, эта твердость и ясность в словах, кратких и отчетливых, одним словом, это свободное и естественное величие, соединенное с выражением честности и простоты, бывших всегда его отличительными чертами. Невозможно, видя его… не испытывать сердечного влечения к нему и не успокоиться, по крайней мере, отчасти в отношении огромной тяжести, падающей на его богатырские плечи; в нем видны такая сила и такая мощь, которые дают надежду, что бремя, как бы тяжело оно ни было, будет принято и поднято с простотой чистого сердца и с честным сознанием обязанностей и прав, возлагаемых высокой миссией, к которой он призван Богом. Видя его, понимаешь, что он сознает себя императором, что он принял на себя ответственность и прерогативы власти».

Но, несмотря на благодушие в лице и спокойные манеры, все прекрасно знали о его железном характере.

А. Н. Бенуа описал поразившую его встречу с императором: «И тут я впервые увидел Александра III совершенно близко. Меня поразила его громоздкость, его тяжеловесность и — как-никак — величие. До тех пор мне очень не нравилось что-то мужицкое, что было в наружности государя, знакомой мне по его официальным портретам… И прямо безобразною казалась мне на этих портретах одежда государя — особенно в сравнении с элегантным видом его отца и деда… Но вот в натуре обо всем этом забывалось, до того самое лицо государя поражало своей значительностью. Особенно поразил меня взгляд его светлых (серых? голубых?) глаз… Этот холодный стальной взгляд, в котором было что-то грозное и тревожное, производил впечатление удара. Царский взгляд! Взгляд человека, стоящего выше всех, но который несет чудовищное бремя и который ежесекундно должен опасаться за свою жизнь и за жизнь самых близких! В более обыденной обстановке (при посещении наших выставок) Александр был мил, и прост, и даже… уютен. Но вот в тот вечер в Мариинском театре впечатление от него было иное — я бы даже сказал, странное и грозное».

Другие современники полагали, что со своей бородой лопатой он походил на большого русского мужика из какой-нибудь центральной губернии.

Витте писал, что «в зрелые годы Александр не был красив, по манерам был скорее медвежатый; был очень большого роста и несколько толст и жирен».

Его бережливость доходила до крайности. Витте вспоминал: камердинер императора Котов постоянно штопал его штаны, потому что они у того рвались. «Он как наденет какие-нибудь штаны или сюртук, то кончено: пока весь по швам не разойдется, ни за что не скинет. Это для него самая большая неприятность, если заставить его надеть что-нибудь новое. Точно так же и сапоги: подайте ему лакированные сапоги, так он их вам эти сапоги за окно выбросит».

Однако экономил Александр в основном на себе. Никогда не было случая, чтобы он пожалел денег на какое-нибудь торжество или на исполнение желаний детей и милой Минни.

Он был отцом для своей страны и для всего народа и стремился поддерживать атмосферу мира и дружелюбия в императорской семье. В этом ему помогала его красивая и обаятельная жена. Все, что касается семьи, воспитания детей и прочих домашних забот, лежало в сфере обязанностей Марии Федоровны.

Чудесные балы и обеды, вспоминали многие современники, Александр и Минни озаряли своим присутствием.

«Большие празднества, предшествующие Великому посту, суровость которого возрастала по мере приближения к Пасхе, как правило, заканчивались балом в Аничковом дворце. Обычно балы начинались с фигурных танцев, их сменяли кадрили и котильоны, в заключение шли мазурки. Венские вальсы, все, кроме двухшагового, в то время не разрешались. Обилие цветов вносило в атмосферу этих замечательных праздников особую непринужденность, которой были лишены официальные балы во дворце.

На балах Большого двора кавалеры подносили своим дамам разноцветные ленты с приколотыми к ним колокольчиками. Между дамами шло соперничество за обладание этими лентами, так как та, у которой их оказывалось больше всех, становилась героиней дня. Во время бала эти ленты носили перекинутыми через плечо. Это была очень давняя традиция нашего двора», — рассказывал в своих воспоминаниях великий князь Кирилл.

Как повезло Александру с женой! Она так любила своего большого, спокойного, надежного Сашку! Видимо, высшие силы благоволили цесаревичу, когда послали ему в супруги эту милую, умную, добрую и заботливую маленькую женщину. Им всегда было хорошо вместе. Успешный долгосрочный союз двух людей требует от участников определенной доли самоотречения, умения смирять свои склонности и желания ради семейного мира. Иногда это умение так и не приходит, но, к счастью, в царской семье произошло иначе: в доме Александра и Минни никогда не появлялись «четыре всадника Апокалипсиса» брака: неумение слушать, обидчивость, стремление критиковать и неуважение.

Все отзывы о Минни — в превосходной степени.

«Мария Федоровна очаровывала всех своим ласковым приемом, — писал А. Бенуа. — Умение создать атмосферу полной непринужденности отличало ее от всех других императриц России. Только она одна обладала этим редким человеческим качеством». Далее Бенуа отмечает, что у многих в домах висели фотографии Марии Федоровны и как все радовались, когда «эта миловидная дама со смеющимися глазами и высокой прической вступила, наконец, на трон». «Должен сказать, что я вообще был очарован императрицей. Даже ее маленький рост, ее легкое шепелявленье, ее не очень правильная русская речь нисколько не вредили чарующему впечатлению. Напротив, этот легкий дефект в произношении вместе с совершенно явным смущением придавали ей нечто трогательное, в чем, правда, было мало царственного, но особенно располагало к ней сердце… Одета государыня была всегда очень скромно, без какой-либо модной вычурности… Отношения супругов между собой, их взаимное внимание также не содержало в себе ничего царственного. Для всех было очевидно, что оба все еще полны тех нежных чувств, которыми они возгорелись четверть века назад. Это тоже было очень симпатично».