Книга Великий Новгород в иностранных сочинениях. XV - начало - XX века - Геннадий Коваленко

Счет за проживание нас двоих в Митрополичьих покоях составил за двое суток 225 рублей. Из этой суммы питание стоило 80 рублей, лошади — семьдесят и «организация обслуживания» — двадцать пять. Мы только что отказались от уплаты последнего пункта расходов, а хозяйка в знак примирения открыла нам консервированную осетрину, когда прибежал мужчина и сообщил, что наш поезд отходит через двадцать минут, на час раньше, чем он думал. Нас ожидало двое саней. С Принцессой в упряжи мы снова понеслись галопом по темным улицам. Следом неслась серая лошадь с нашим багажом в санях, а прохожие при виде этой кавалькады бросались врассыпную, как будто наступил Апокалипсис. Когда поезд, оставляя за собой клубы дыма, отходил от станции, мне подумалось, как и думается сейчас, что из всех мест в России, которые я всегда буду хотеть увидеть еще раз, главным является Великий Новгород.

Печатается по: Byron R. First Russia then Tibet. Edinburgh, 1933. P. 90–100. Перевод Е.Н. Козлова.

1950

Мэри Ноэль Келли — жена посла Великобритании в СССР в 1949–1953 годах Дэвида Виктора Келли. В 1950 году, получив разрешение Министерства иностранных дел, посетила Астрахань, Киев, Одессу, Ленинград и Новгород. Свои впечатления от поездки она описала в книге «Mirror to Russia», изданной в Лондоне в 1952 году. Новгороду в ней посвящена отдельная глава. Она интересна прежде всего тем, что является первым после почти двадцатилетнего перерыва иностранным описанием Новгорода.

Передо мной стояла очень высокая лестница, вертикально уходящая ввысь под слабо освещенный купол храма. Ее отдельные перекладины отсутствовали, но это был единственный путь наверх.

Сама церковь, как внутри, так и снаружи, вся была в лесах. Набравшись храбрости и держась обеими руками за перекладины, я начала свое восхождение, стараясь поближе подобраться к старцам кисти Феофана Грека. Репродукции этих фресок занимают видное место в каждом пособии по древнерусскому искусству. Фрески кисти Феофана Грека, насколько нам известно, достаточно редки, а его иконы можно пересчитать по пальцам одной руки.

Когда я все-таки, несмотря на головокружение, достигла верха этого ужасного деревянного монстра, готовая к встрече с фресками, меня внезапно охватило благоговение: я увидела этих грозных старцев. Ной, Мельхиседек, Макарий Египетский и Святой Акарий[22], сходные по высоте и размеру. Они смотрели на меня окаменевшим взглядом со стен, оттуда, где их оставил Феофан Грек шесть веков назад. Некоторые возвышаются на своих столпах с белыми бородами, струящимися подобно рекам, — безжалостные бескомпромиссные судьи. Художник, вероятно, имел в себе нечто от святого, иначе как бы он мог выразить дух аскетизма, не прочувствовав его сам. Он нарисовал старцев энергичными размашистыми и быстрыми мазками, используя оттенки терракоты, охру и «движки» белильных мазков, выделяя морщины вокруг круглых глаз, рта и носа, акцентируя складки драпировок, бороды и волос и высветляя их. Это так называемый метод «оживок». Гений Феофана Грека состоит в смелой энергичной и одновременно легкой манере письма. Фон его фресок строг и благороден, выдержан в серебре, а также в фиолетовых и синих тонах. Одежды святых — бледно-желтых и серых тонов.

Света было мало, и я с трудом узнала Адама, Авеля, Илью, Иоанна Предтечу на барабане купола. Я затрепетала при мысли о том, что здесь творил великий мастер такой яркой индивидуальности. Он принес с собой через степи в 1370-х годах послание: «Мир ужасен». И кистью написал ту самую истину, которую фигуры так настойчиво пророчествуют со своих колонн.

На острове Торцелло, близ Венеции, есть мозаичное изображение византийской Богородицы, лик которой возвышается над складками своего темного плаща, одинокая и далекая фигура в куполе собора. Та же атмосфера отчужденности и у фресок в Новгороде, только больше дикости, свирепости и суровости во взгляде. Впечатление тем более поразительно, что я была всего в нескольких ярдах от фресок, практически у их ног. То же выражение библейского презрения — или это была все-таки жалость? — к делам нашего бренного мира читалось и у святых церкви Спаса на Ильине улице, и в лике Богоматери в Торцелло.

Новгород стоил тех скучных часов, проведенных в ленинградском поезде, который полз сквозь бесконечные хвойные леса, чья глубина подчеркивалась белоснежными, будто обернутыми пергаментом стволами берез. Современный Новгород — тихий уголок. Мы остановились в новом отеле, в котором около сорока номеров, очень чистом, построенном после войны, с красивым видом на Волхов и собор. Следуя в памяти за быстрой тройкой Роберта Байрона, описанной в его книге «Сначала Россия, затем Тибет», наш первый вопрос был о том, можем ли мы посетить церковь Спаса на Нередице с фресками XII века, которую в 1931 году посетил Байрон. Он приехал туда в середине зимы, и фотография этой церкви, жемчужины под снегом в тени огромного дерева, как мне показалось, самая красивая в книге. Как хотелось туда сходить. Нам сказали, что это невозможно. Нет дороги в это время года. Вопрос о том, чтобы пройти пять миль, был оставлен сразу, и, кроме того, церковь разрушена немцами.

Днем, стоя над водами Волхова, мы смотрели на тихие поля вокруг нас и заметили вдалеке ужасный сарай, под которым скрыта церковь: бедную Нередицу медленно начинали восстанавливать. В той же стороне, окруженный стенами со всех сторон, как и кремль, возвышался Юрьев монастырь с ободранными луковицами куполов на соборе. Сохранился только их железный остов. Из золотых пластин, покрывавших купола, немцы во время войны делали портсигары.

Мы с интересом осмотрели здание, принадлежавшее графине Анне Орловой, которая владела 60 тысячами крепостных душ. Она находилась под большим влиянием своего духовного наставника — святого Фотия (его изображение мы можем видеть в новгородском музее; он изображен с большим нимбом, который он сам заказал написать в надежде быть канонизированным!). Другой танталовой пыткой была невозможность посетить Юрьев монастырь. Хотя к нему вела дорога и он был расположен всего в пяти милях от Новгорода, нельзя было посетить этот крупный архитектурный ансамбль без специального разрешения из Москвы, с тех пор как он перестал быть «под контролем» местных властей.

К счастью, Антониев монастырь, окинутый Байроном только мимолетным взглядом, был открыт для посещения.

Байрон прослушал здесь службу и объявил фрески «плохими». С тех пор как он осмотрел монастырь, в церкви XII века были прекращены богослужения и голубой иконостас частично разобран. Но на колоннах и на арке правой стороны апсиды под слоем «плохой» живописи была обнаружена более древняя и расчищена три-четыре года назад. Изображения святых XII века в блеклых тонах коричневого, зеленого и голубого цветов хорошо видны. Куратор объяснил, что эти святые с закрытыми глазами были написаны местными художниками, потому что они выполнены без подсвета белильными мазками. Наиболее интересна фигура юноши, нашедшего голову Иоанна Крестителя. Монастырь был основан Антонием, который по легенде приплыл из Рима на каменной плите. Он построил богатую церковь, к которой в XVII веке были пристроены трехкупольный собор и ризница. В башне, где монахи хранили свои сокровища и откуда они следили за порядком в своих владениях, на стене лестницы было обнаружено маленькое изображение высотой всего в фут. На нем изображен новгородский мастер Петр, который построил собор. Он сгорблен от своих трудов, но смотрит на нас живым и озорным взглядом, его волосы подстрижены в кружок. Интересен тот факт, что одет он в короткую тунику и трико, как на средневековых полотнах и на изображениях в первых печатных книгах на Западе, а не в традиционные русские рубаху и порты.