Книга Мост в чужую мечту - Дмитрий Емец

К тому времени, когда он должен был вернуться, опытная мама выставляла на стол горячую картошку, капусту и рюмочку, всегда налитую строго до определенной черты, а сама с маленькой Настой пряталась в комнату. Они стояли у двери и, не дыша, слушали, как папа топает по коридору к своей картошке. Потом надо было выждать минут десять и смело заходить на кухню. Папа становился уже добрым, шутил, хохотал. Но горе, если картошка заканчивалась и вместо нее на стол подавались, допустим, макароны. Папа терпеть не мог пищевого разнообразия.

А тут нежный и всепонимающий Рузя! Нет картошки – и не надо!

– Может, все-таки хочешь чипсов? – с надеждой предложил Рузя.

Пока Наста хрустела чипсами и переводила девичье счастье в пищевой эквивалент, Рузя увидел местного деятеля маршрутных перевозок дядю Толю, менявшего колесо у «Газели». И как истинный шныр кинулся ему помогать и почти сразу сунул ладонь под домкрат.

Громкий визг стал знаком того, что помощь окончена и дальше спасать надо самого Рузю. Наста моментально перестала жалеть себя и переключилась на сотоварища. Поддерживая стонущего поклонника под локоть, она отбуксировала его в фельдшерский пункт.

Четверть часа спустя обнадеженный Рузя с забинтованной рукой и Наста возвращались в ШНыр. На душе у Насты больше не скребли кошки. Вся ее тоска переработалась в заботу о Рузе, которого она обнимала за плечи, чтобы он не упал. Рузя морщился – не столько от боли, сколько от удовольствия.

– Хочешь шоколадку? Ну, может, котлетку? – предлагал он голосом тяжелораненого.

Случайно Наста взглянула на свою левую руку. Фигурки на нерпи, заряженной сегодня утром, сияли с обычной яркостью. Все, кроме одной.

– У меня погас сирин! Странно! Я же вроде не… – удивилась она и потребовала у Рузи: – Ну-ка, покажи свою нерпь!

Рузя послушался.

– И у тебя не горит! Ты сегодня сирином пользовался?

– Нет, – сказал Рузя.

– Скверно! Бежим! – сказала Наста и сосредоточенно рванула к ШНыру.

В ШНыре Насту встретило снежное облако, катившееся к ним от деревьев. Когда облако увеличилось, Наста разглядела, что это круглолицая Окса. Гикая и колотя пятками громадного Аскольда, она гнала его по глубокому снегу. Аскольд скакал грузной рысью: для галопа он был слишком массивен. В ШНыре поездки на Аскольде называли «покататься на тракторе».

– У тебя сирин горит? – издали крикнула Наста.

Окса перестала понукать Аскольда, и трехлеток с величайшей готовностью остановился. Окса посмотрела на нерпь. Сирин погас и у нее.

Толстячок покосился на Оксу и быстро улизнул: не хотел, чтобы его видели с Настой. Рузя был скромен и не любил внутришныровских сплетен.

– О мать моя, Анастасия! Попала ты, несчастная! – запричитала Окса созерцая трусливо удаляющуюся спину Рузи. – К сердцу женскому твоему Рузя ключ нашел! Теперь он будет вечно ломать себе конечности, обжигаться кислотой, путать стиральный порошок с солью – и так до тех пор, пока у вас не станет девятеро детей! О мать моя! Плачет сердце мое, на тебя глядючи!

Наста прищурилась:

– Ты сегодня того… Финта не трогала? На ослике не каталась?

– А то как же! Почистила его с утра! Вечно он зачуханный!.. О где, скажите, совесть в этом мире! Люблю негодяя! Младость мою с ослами провожу! В навоз их мои слезы капают!

Наста хмыкнула. Вовчика она терпеть не могла. Он казался ей похожим на собачку. Освоил один способ ухаживания и всякий раз его прокручивает. Разве что хвостиком не виляет, роковой мужчина! И как Оксе не надоест? Кажется, будто двух человек заклинило на одной игре: один вечно смотрит на сторону, другая бегает за ним и страдает, получая удовольствие от того, что любит негодяя.

Оставив Оксу и дальше излагать свои муки белым стихом, Наста кинулась в ШНыр. Через пять минут она убедилась, что сирины погасли вообще у всех. Попытки зарядиться от главной закладки в Зеленом Лабиринте ни к чему не привели. Остальные фигурки пылали, яркими вспышками сбрасывая излишний заряд, сирины же оставались тусклыми.

* * *

Ночь может считаться ночью при двух условиях: когда темно и когда не орут. В ШНыре орали всегда долго. Озверелый Кузепыч метался по этажу и наказывал всех дежурствами, но и это не помогало. Все бегали, не могли улечься, путали комнаты. То Макар прятался у девчонок под кроватью, чтобы в полночь всех перепугать. То Даня в половину второго вспоминал, что ему нужен конспект по истории ШНыра, то Лара решала помыть голову, ломала кран и устраивала в коридоре запруду.

Те, кто должен был с утра нырять, вопили, что им мешают отдохнуть. Другие кричали, что им тоже мешали, поэтому нечего качать права. Кто хочет спать – бери спальник и мотай в пегасню.

Ближе к утру все заснули. Одна Рина сидела с ноутбуком и все никак не могла выпутаться из паутины Интернета. Когда же, наконец, получилось, в дверь забарабанили. Некоторое время Рина прождала, не проснется ли кто-нибудь еще. Как бы не так! Все дрыхли как суслики.

– Меня не кантовать! Завтрак! Утренний отдых! Обед! Дневной отдых! Потом адмиральский час! Ужин и личное время! – сквозь сон отчеканила Фреда.

Рина захлопнула крышку ноутбука, спрыгнула с кровати и открыла. В коридоре, держа в руке свечу, стояла Суповна. Закутанная в козий платок, с плечами ярмарочного борца, с редким пушком на подбородке, она внушала суеверный ужас.

– По… посуды нет! – испуганно заикнулась Рина.

Суповна покачала головой и поманила ее за собой.

– Куда? Зачем? Я не шумела! Я сидела в Интерне…

Не слушая, Суповна повернулась и быстро пошла, кутая пламя свечи в ладони. Свет на этаже нигде не горел. Рина на всякий случай проверила, отбрасывает ли Суповна тень. А то мало ли, какие могут быть варианты.

– Я босиком, – спохватилась Рина, но Суповна не позволила ей обуться. По лестнице спустились на первый этаж и недалеко от кухни повернули в узенький коридорчик.

Рина видела его и прежде, но считала, что он служит для хранения котлов и списанных из больницы ведер, подписанных краской: «Из инфекционного отд. не выносить!». Перешагивая через хлам, они прошли несколько шагов. Рина наступила босой ногой на мокрую тряпку. Между пальцами заквакала сырость.

Суповна толкнула низкую дверь и приглашающе обернулась. Рина оказалась в маленькой комнате, о существовании которой не подозревала. На стене был ковер с попугаями. На подоконнике пылал алый подсолнух, выращенный из семечка, которое кто-то из старших шныров принес Суповне с двушки. Под ногами – длинный белый половик в красную полоску. На столе в коробке лежали перламутровые пуговицы, нитки, очки в футляре, лупа и порезанные четвертушки бумаги. У окна, частично перегораживая его, стоял массивный шкаф, чем-то напоминавший саму Суповну.

На тахте кто-то лежал, укрытый с головой пледом. Суповна кашлянула в кулак. Кашель у нее был такой, будто кто-то крикнул «угу!» в бочку и, отскочив, застыл с невинным лицом.