Книга Трагедия армянского народа. История посла Моргентау - Генри Моргентау

Я обсудил ситуацию с мистером Эрнестом Вейлем, одним из самых видных французских граждан в Константинополе, и с советником посольства Гофманом Филипом, после чего решил немедленно отправляться в Высокую Порту и выразить протест Энверу.

Как раз в это время заседал Совет министров, но Энвер вышел ко мне. Он вел себя куда более вызывающе, чем обычно. Описывая атаку британского флота, он вообще разбушевался, что совершенно не походило на обычного невозмутимого Энвера, которого я успел хорошо узнать.

– Эти трусливые англичане, – громогласно вещал он, – уже давно пытались пройти через Дарданеллы, но мы оказались им не по зубам! И что же они предприняли? Их корабли вошли в бухту, где наши пушки не могут их достать, и открыли огонь через холмы по маленьким беззащитным деревням, убивая мирных мужчин, женщин и детей, обстреливая наши госпитали. Вы считаете, что это должно сойти им с рук? Что же нам делать? Наши пушки не могут достать их за холмами, значит, мы не имеем возможности встретиться с ними в открытом бою. Если бы мы могли, мы бы, безусловно, отогнали их от наших берегов, как сделали это месяц назад. У нас нет флота, чтобы послать его в Англию обстреливать их мирные города так же, как они обстреливают наши. Поэтому мы и решили отправить всех англичан и французов, которых сможем найти в Галлиполи. Пусть они убивают не только наших людей, но и своих.

Я сказал ему, что, если обстоятельства действительно таковы, как он описывает, у него есть основания для негодования. Но я обратил его внимание на то, что он ошибается и обвиняет союзников в преступлениях, которые они не совершали.

– Это, пожалуй, самый варварский поступок, на который вы когда-либо жаловались, – сказал я, – но у британцев было право атаковать военный штаб, каковым является Галлиполи.

Мой аргумент не остудил пыл Энвера. Я убедился, что он решился на этот шаг не для того, чтобы защитить своих соотечественников, просто он и его коллеги таким образом дают выход своей слепой ярости. Успешная высадка австралийцев и новозеландцев вызвала к жизни самые варварские инстинкты турок. Энвер сослался на эту высадку в нашем разговоре, и, хотя он старался показать, что не принимает ее всерьез, заявив, что ему не потребуется много времени, чтобы сбросить англичан и французов в море, я видел, что он обеспокоен. Психология турка, как я уже говорил, довольно примитивна: для него было вполне логичным убить сотни беспомощных англичан, находящихся в его власти, в ответ на высадку в Галлиполи. Результатом этой беседы стало лишь несколько уступок: Энвер согласился отложить депортацию до четверга – а наша встреча состоялась в воскресенье, – не трогать женщин, детей, а также французов и англичан, работавших в американских учреждениях.

– Все остальные должны ехать. – Таким было его последнее слово. – Более того, мы не желаем, чтобы вражеские субмарины в Мраморном море торпедировали наши транспортные средства, которые мы посылаем в Дарданеллы. В будущем мы будем сажать несколько французов и англичан на каждый корабль для защиты наших солдат.

Вернувшись в посольство, я обнаружил, что новости о намечающейся депортации опубликованы. Изумление и отчаяние были ни с чем не сравнимы, даже в городе, где всевозможные сенсации отнюдь не редкость. Европейцы, долгие годы прожившие в Леванте, стали более эмоциональными, чувствительными и подверженными страху и прочим негативным эмоциям. Теперь же, когда их больше не защищали посольства, страхи многократно усилились. В посольство устремился поток напуганных людей. Криков и слез было в избытке: создавалось впечатление, что их вот-вот схватят и поведут на расстрел и нет никакой надежды на спасение. Они требовали, чтобы я обеспечил им индивидуальное освобождение. Один не мог никуда ехать, поскольку являлся единственным кормильцем большой семьи, у другого болел ребенок, третий был сам болен. Моя приемная была полна обезумевших матерей, требовавших, чтобы я получил освобождение для их сыновей, и жен, не желающих разлучаться с мужьями. Они выдвигали множество самых невероятных предложений. Одни говорили, что я должен уйти со своего поста в знак протеста, другие требовали, чтобы я пригрозил Турции войной с Соединенными Штатами, и т. д. Они осаждали мою супругу, которая часами выслушивала их печальные истории и, как могла, успокаивала. Правда, были и такие, кто относился к ситуации с большим хладнокровием и мужеством.

На следующий день после моей встречи с Энвером префект полиции Бедри приступил к арестам.

Следующим утром один из моих посетителей сделал предложение, которое в обычной ситуации могло показаться само собой разумеющимся. Посетитель был немцем. Он сказал, что, если турки приведут в действие свой план, репутация Германии может пострадать. Мировая общественность вполне может решить, что вся эта хитроумная схема придумана немцами. Он сказал, что мне следует посетить немецкое и австрийское посольства, он был уверен, что послы этих стран в случае моего личного обращения поддержат мою просьбу. Я уже неоднократно и тщетно обращался к Вангенхайму по поводу иностранных граждан и не думал, что есть основания рассчитывать на его помощь в этом случае. Более того, план использовать мирных граждан для защиты солдат в военных операциях был настолько немецким, что я вовсе не был уверен в непричастности немцев к этому решению турок. Тем не менее я решил последовать совету немца и поискать помощи у Вангенхайма. Должен признаться, что я не надеялся на положительный результат, просто хотел дать Вангенхайму шанс проявить себя с лучшей стороны и помочь.

Я прибыл к Вангенхайму в десять часов вечера и оставался у него до одиннадцати. Почти все это время я посвятил бесплодным попыткам заинтересовать его судьбой мирных граждан. Вангенхайм прямо сказал, что не станет мне помогать.

– Турки правильно решили, – пожал плечами он, – создать в Галлиполи концентрационный лагерь. Да и сажать на свои корабли мирных англичан и французов для защиты от нападения – тоже вполне подходящая мера.

Сколько я ни пытался спорить, Вангенхайм неизменно менял тему беседы. Согласно моим записям этой беседы, немецкий посол с готовностью обсуждал все, за исключением дела, из-за которого я пришел.

– Подобные действия турок нанесут большой вред Германии, – начинал я.

– А вы знаете, что у английских солдат в Габа-Тепе нет ни еды, не питья? – отвечал он. – Они пошли в атаку, чтобы захватить колодец, но были отброшены. Англичане отвели свои корабли, чтобы солдаты не могли отступить.

– Но если вернуться к вопросу о Галлиполи, – упорствовал я, – немцы сами говорили здесь, в Константинополе, что Германия должна остановить…

– Союзники высадили на полуострове сорок пять тысяч человек, – отвечал Вангенхайм, – из них десять тысяч убито. Через несколько дней мы атакуем и уничтожим остальных.

Когда я попытался подойти к вопросу с другой стороны, этот изворотливый дипломат начал обсуждать Румынию и возможность получения военных грузов через территорию этой страны.

– Ваш секретарь Брайн, – сказал он, – не так давно опубликовал заявление, показывающее, что отказ продавать боеприпасы союзникам был бы нарушением нейтралитета для Соединенных Штатов. Так что мы использовали тот же самый аргумент с румынами; если нарушением нейтралитета является отказ продавать боеприпасы, тем более нарушением нейтралитета является отказ транспортировать их.