Книга Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941-1945 - Эрих Керн

Некоторое время спустя в сторону леса вышел на разведку немецкий патруль. Там виднелись какие-то странные мерцающие огоньки. Увидев первых мертвых солдат противника, лежавших недалеко от наших окопов, разведчики в изумлении замерли на месте. Тела убитых обгорели и обуглились. Немного дальше впереди можно было видеть в некоторых местах что-то наподобие пылавших костров. Теперь стало понятно значение огней. Когда комиссары (уже указывалось, что институт военных комиссаров в РККА был упразднен осенью 1942 г. – Ред.) убедились в невозможности унести убитых – и, быть может, тяжело раненных, – они полили их из бутылок керосином и чиркнули спичкой.

Вперед, товарищи! Мировая революция ждет! А если наступит решающий момент, то бутылка с керосином – и гори побыстрее, дорогой товарищ! Гори быстрее!

На следующее утро я получил приказ явиться в штаб бригады. В недавно сформированной 14-й дивизии СС «Галичина» ощущалась острая нехватка в офицерах и унтер-офицерах, и меня откомандировали туда, быть может, потому, что кто-то вспомнил о моем дружеском расположении к народам Восточной Европы. Мне следовало немедленно принять командование взводом. Дивизии предстояло сражаться в Галиции. Приятным для меня в новом назначении было только то, что ехать нужно было через Вену, где я мог повидаться с женой.

Распрощался я с голландцами очень душевно, чуть ли не в слезах.

Глава 10

Битва за Галицию

Приехав в Вену, я был поражен, обнаружив, что большинство людей, в том числе и ближайшие родственники, имело довольно смутное представление о действительном положении дел на Восточном фронте. Они все толковали о нашем чудесном новом оружии, секретном оружии, но, когда я пробовал возражать, говоря, что, хотя мы и очень нуждались там, на Востоке, в таком оружии, нам ни разу не доводилось его видеть даже издали, меня тут же с выражением недоверия на лице и с нетерпеливыми жестами прерывали. Однажды дело чуть было не дошло до драки с моим тестем, старым гауптманом народного ополчения (фольксштурма). Им, видите ли, ситуация была известна лучше, чем мне и моим товарищам, имевшим несчастье воевать на Восточном фронте. Мои рассказы о допущенных нами ошибках и политических просчетах воспринимались скептически, с возмущением и раздражением, и я предпочел больше не распространяться на этот счет.

Как часто это бывало и раньше, я вновь почувствовал облегчение, направляясь на Восток. Но уже в Кракове я услышал невероятную историю о сложившейся тяжелой обстановке во Львове. Теперь уж настала моя очередь отнестись к этому сообщению с недоверием. Разве не Львов являлся главным опорным пунктом обороны Галиции и местом дислокации 14-й дивизии СС «Галичина»? Я попытался выяснить подробности, но какой-нибудь дополнительной информации получить не удалось. Чтобы не попасть впросак, я прервал свое пребывание в Кракове и через несколько часов был уже снова в дороге. Не доехав одной станции до Перемышля (Пшемысля), старого города-крепости Габсбургской монархии (древний русский город Перемышль, основан в X в., в составе Древнерусского государства, затем Галицко-Волынского княжества. С 1340 г. в составе Польши. В результате первого раздела Польши отошел к Австрии. В 1853–1856 гг. здесь австрийцами были возведены укрепления, а к началу Первой мировой войны – мощная крепость – гарнизон 130 тыс., свыше 1 тыс. орудий, внешний обвод 45 километров, 15 фортов и 25 укрепленных пунктов. Крепость пала перед русскими войсками 22 марта 1915 г. Наши войска взяли 120 тыс. пленных и свыше 900 орудий. С августа 1939 г. в составе СССР. В первые часы Великой Отечественной войны немцы заняли Перемышль, были выбиты оттуда 23 июня нашими войсками (99-я стрелковая дивизия), отступившими из города лишь 29 июня под угрозой окружения. После войны город отошел к Польше. – Ред.), поезд внезапно остановился, и в вагоне появился неизвестный майор в сопровождении кучи военных полицейских в стальных касках, с автоматами на груди.

– Здесь формируются боевые части, чтобы закрыть брешь в нашей обороне, образовавшуюся в результате прорыва противника, – объявил майор.

Ехавшие в поезде обменялись понимающими взглядами. Значит, во Львове в самом деле произошла какая-то неприятность. Извинившись, я предъявил майору мое командировочное предписание и специальный паспорт. В свою очередь извинившись, он заявил о невозможности делать исключения для кого бы то ни было. Напрасно я доказывал, что еду все-таки на фронт, а не убегаю в тыл; майор старался заполучить всех до последнего солдата с такой же страстью, как дьявол душу грешника. Нас всех поместили в пустые, мрачные казармы, где мы долгие часы ничего не делали, кроме как спали и слонялись вокруг. Я просто не находил себе места от возмущения и нетерпения. Ближе к вечеру нас снова погрузили в вагоны и доставили в Перемышль. Сначала я решил просто сбежать, но потом все-таки сообразил, что осуществить это одному будет трудно. Кроме того, не было уверенности в том, что ситуация действительно была чрезвычайной, а не просто кому-то пришла охота показать свою власть и покомандовать вдали от фронта.

В Перемышле нас расквартировали в длинных бараках, где было достаточно пространства, чтобы растянуться на полу. Ночью прозвучал сигнал воздушной тревоги, и всем было приказано покинуть помещение и укрыться в траншеях. В отдалении в ночное небо поднялся пунктир трассирующих снарядов одинокой зенитной батареи. Несколько небольших бомб разорвались на значительном расстоянии. Весь этот спектакль имел сильный привкус безмятежной обстановки далекого тыла, и мы, бывалые фронтовики, покинули его, крепко выругавшись и не дождавшись окончания.

Следующее утро не принесло никаких новостей. Наша общая численность достигла по меньшей мере трех тысяч человек. Если в самом деле ситуация была чрезвычайной, то почему из нас до сих пор не сформировали регулярную воинскую часть и не послали на фронт? Во всяком случае, не было слышно артиллерийской канонады, а прорыв без огневой поддержки невозможен. Но вот, наконец, начали создавать роты и взводы. Меня назначили командиром взвода. На плацу, по моим наблюдениям, я был единственным членом ваффен СС.

После этого опять все затихло. Мы бесцельно бродили между бараками, изнывая от скуки и безделья. Весь день из репродукторов звучали бравурные военные марши. Внезапно на бараки опустилось ледяное безмолвие. Затем из репродукторов посыпались слова: «…предотвращено чудовищное преступление… покушение сорвалось… фюрер не пострадал… преступный бунт подавлен…»

Поднялся страшный шум, только офицеры хранили молчание. Угрозы и ругательства посыпались на головы участников заговора. Я не мог выговорить ни слова, слишком потрясенный услышанной новостью. И тут я заметил, как вокруг меня постепенно образовалась пустота, и я стоял в одиночестве, понимая, что это моя эсэсовская форма заставила их отпрянуть. И отчуждение длилось не более двух-трех минут, затем все поспешили заговорить со мной, перебивая друг друга, как бы торопясь сгладить неловкость. Но этот эпизод навсегда врезался в мою память.

Музыкальная передача возобновилась. Потом выступил Геббельс. Примерно час спустя я стоял у забора из колючей проволоки, окружавшего наши бараки; за пределы изгороди запрещалось выходить даже на прогулку. Внезапно я заметил проезжавшего мимо в автомашине знакомого гауптштурмфюрера СС и окликнул его. Узнав меня, он остановился и после короткого разговора со мной отправился прямо к майору, и через десять минут меня выпустили. Гауптштурмфюрер пригласил меня к себе на обед и пообещал помочь мне с транспортом до Львова. Он также рассказал, что 14-я дивизия СС «Галичина» сражается в окружении (в ходе этих фактически первых боев дивизия была разгромлена, потеряв 7 тыс. убитыми из 12 тыс., после чего остатки «галицийцев» отвели в тыл. – Ред.) и в предместьях Львова идут ожесточенные бои.