Книга Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг. - Эдвин Двингер

Мы стоим, с узелками за спиной, готовые к выходу. На Зейдлице прекрасные сапоги Позека.

– Ну, Бланк, – говорю я, – выше голову! И думай иногда о том, что я тебе как-то сказал!

Он опускает взгляд и сглатывает.

– Да, – говорит он, – я постараюсь, фенрих! Но заходите к нам иногда! – просительно добавляет он.

– Часто, как только смогу!

Брюнн даже не шевелится, когда я подхожу к его нарам.

– Брюнн, – сердечно говорю я, – возьмите себя все-таки в руки! Подумайте о своей жене, о родине! Рано или поздно вы вернетесь домой и тогда получите награду за все это! Но ведь вы уже не будете способны к нормальным интимным отношениям, если не перестанете катиться по наклонной. Стисните же зубы…

– Советы давать легче всего, юнкер, – насмешливо говорит он. – Но вы всегда были мне симпатичнее всех из этого сброда. И я знаю, что вы искренне желаете мне добра. И потому я проглочу это. Но приберегите советы на будущее. Я здесь иду на дно, так лучше с музыкой… Вот сейчас вы снова пойдете к благородным господам, – немного помолчав, продолжает он. – Ну, желаю повеселиться! Пришлите мне как-нибудь сюда офицерскую шлюху, когда насытитесь! Ах да, недельки через четыре вы о нас и думать забудете! Боже, какое нам до всего дело… Мы все равно сдохнем – со священником или без…

Я закусил губу. «Как этот человек изменился!» – мелькает у меня в голове. Как его изнурил этот последний год! Я собираюсь еще что-то сказать, когда Под подает мне знак глазами: оставь его, все бесполезно…

Прощание с Артистом короткое и приятное.

– Всего доброго! – бодро говорит он. – И не забывайте фокусы и троекратное «эйн-цвей-дрей»! В жизни никогда не знаешь, как оно обернется!

Оба баварца вытягиваются по-военному, пятки вместе носки врозь, руки по швам.

– Что это с вами? – улыбаюсь я.

– Извините, – начинает Головастик, – часто мы общались с вами без субординации…

– Вот как? Да, но почему же?

– Ах… да потому, что вы совсем другой, чем большинство фенрихов…

– А что же теперь?

– А теперь, – добавляет Баварец, – теперь мы желаем вам, господин фенрих, всего самого наилучшего и просим не забывать нас, двоих баварцев!

Когда мы входим в комнату для младших офицеров, в первый момент не замечаем ничего, кроме двух десятков железных коек и стольких же людей в полевой форме. Артиллерист, сидящий на койке у двери, сразу же встает.

– Вы двое новеньких из лагеря для нижних чинов? – спрашивает он. Это фенрих, которого я заметил еще при нашем вступлении в лагерь, – по нему заметно, что он искренне рад. – Зальтин рассказывал мне о вас. Мое имя Ольферт, фенрих…

Это маленький, грубо скроенный человек с широкими, спокойными движениями. В нем нет ничего юного, от фенриха, – если бы он представился обер-лейтенантом, вполне можно было бы поверить.

Он подводит нас к старшему по комнате, лейтенанту запаса Бергеру, который как раз занимается немецким с долговязым турком. Он сердечно поздравляет нас с прибытием, предлагает положить наши узелки на пол, ведет от койки к койке. Восемнадцать мужчин в серой полевой форме встают и называют свои имена. Восемнадцать лиц, молодых и пожилых, жестких и грубых, провожают нас взглядами горько или равнодушно.

– О, господа, лучше всего вам, видимо, помыться и полностью переодеться! – говорит Бергер. Он подзывает денщика – он здесь один на всех – и приказывает ему принести горячей воды с кухни. – Лейтенанты Виндт и Опиц, не одолжите ли господам ваши тазики?

– Конечно… – отвечает маленький, толстенький пехотинец с пшеничным чубом. По выговору ясно, что он из Берлина.

Поблизости от койки старшего имеется свободный уголок, единственный во всем зале. Здесь денщик наполняет горячей водой два больших таза. Бергер собственноручно приносит нам свое мыло, кто-то дает щетку, кто-то – полотенце.

– У кого есть запасная форма?

Нам приносят кто чем богат: один – носки, другой – брюки, третий – мундир, четвертый – поношенную тужурку.

– Мы прожарим ваши вещи и вынесем на мороз, – объясняет Бергер. – Походите пока в этих вещах. Видите ли, – прибавляет он с улыбкой, – у нас нет вшей…

Мы оба краснеем. «Вот видишь!» – говорит взгляд Зейдлица. Несмотря на это, у нас сваливается камень с сердца. Отец Всемогущий – больше никаких вшей! Наши руки почти трясутся от радости, когда мы стягиваем с себя истлевшее исподнее. Рубашки следует сразу же бросить в огонь, они превратились в лохмотья, коричневые и ветхие. У кальсон ткань на коленях и на заду просвечивает – куда они годятся?

Среди прежних товарищей мы утратили стыд, под этими чужими, любопытными взглядами он просыпается снова.

– Ну, приятель, – бормочет Зейдлиц, – будь что будет…

Боже мой, на что похожи наши тела! От жестких нар они в коричневых пятнах, в красных точках укусов вшей, покрыты серой коркой грязи. Вода в тазах в скором времени превращается в мутную кашицу.

– Приятели, – говорит кругленький Виндт, – вам необходимо повторить процедуру! Польмуцки, воды! Заново… – Он широко раскинулся на койке, наблюдает за нашим мытьем как за затянувшимся развлечением. – Черт возьми, – продолжает он, – давно я не видал таких жалких фигур, такие в Германии выставляют в паноптикуме! Идите сюда, ребята, – громко кричит он в зал, – разве это не пара привидений? Настоящие тени, мне кажется…

Во всем лагере нет ни одной свободной койки. Ольферт ходил целый день, пытаясь раздобыть пару, наконец возвращается с двумя торбами.

– Я просил командование достать для вас две койки. Пока что вы поспите на этих мешках из-под овса. Пойдемте сейчас к гробовщикам, у них есть стружки.

Он отводит нас в барак, в котором столярничают дюжина немецких и австрийских солдат. Повсюду к стенам приставлены гробы, сотни гробов, простых, грубых ящиков из восьми досок, лишь снаружи слегка оструганных.

– Весной они потребуются все, – рассказывает он. – Ведь зимой никого не хоронили, мы складывали мертвых в большой землянке. Она у восточных ворот нашего лагеря, наверное, вы ее уже видели? Почти каждый день туда кого-нибудь относят. Весной, как только земля оттает, начнутся захоронения…

Мы набиваем наши мешки пахучей еловой стружкой и несем в наш зал. Места так мало, что днем мы не можем их положить, укладываемся в проходе только на ночь. Их хватает только от бедер до плеч, они слишком короткие, чтобы можно было улечься на них. Но нам, почти два года проспавшим на жестких досках, они кажутся пружинными матрасами, набитыми конским волосом! Да, мы сказочно спали на них – у бедер и плеч, на которые приходилось наибольшее давление, была мягкая подстилка, а это главное. Сознавая, что вши теперь не будут нас беспокоить, с полудюжиной клопиных укусов, без которых в России не обойтись, легко смириться.

Ольферт ссудил нас парой рублей, взаимообразно, до выдачи нашего первого русского содержания. Мы сложились и заказали на них у столяров маленький столик. Боже, и когда только у нас будет стол… И пара коек, на которые мы сможем положить наши мешки со стружкой… И есть уже не на полу, писать не на коленях…