Книга Оппозиция его величества - Михаил Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В историографии давно уже предпринят анализ споров о будущем России между Киселевым, Д. В. Давыдовым и М. Ф. Орловым, происходивших в период их совместной службы во 2-й армии. Мы, однако, позволим себе вернуться к ним, чтобы уточнить некоторые важные детали, касающиеся мировоззрения Давыдова и Киселева в этот период.
Начнем с известного письма Давыдова Киселеву от 15 ноября 1819 г., где Денис Васильевич высказывает свое отношение к идеям, которые владели тогда Орловым: «Да простит мне Михаил-идеолог! Скучное время пришло для нашего брата солдата! Что мне до конституционных прений!» И далее Давыдов признается «в эгоизме». Будь он молодым офицером, возможно, он встал бы под знамена «Михаила-идеолога». А теперь рисковать 20-летней репутацией, опытом, знаниями поздно. Тем более, что он знает: «и при свободном правлении» он останется «рабом», ибо останется солдатом. К тому же в теперешнем состоянии он избавлен от необходимости быть «слепцом», держаться за поводыря, а напротив, сам может поучить многих, — для Давыдова это очень сильный аргумент. Итак, эгоизм, а не принципиальные разногласия. Не обсуждает Давыдов и вопроса о полезности «конституционных прений» — они подаются им как нормальная разумная альтернатива, а значит, как нечто не менее разумное, по крайней мере, так же имеющее право на существование, как и армейская стезя, избранная им 20 лет назад.
Но это взгляд теоретический. В жизни все сложнее.
«Мне жалок Орлов с его заблуждением, вредным ему и бесполезным обществу; я ему говорил и говорю, что он болтовнёю своею воздвигает только преграды в службе своей, которою он мог быть истинно полезным отечеству. Как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамонову не стряхнуть абсолютизма в России. Этот домовой долго еще будет давить ее тем свободнее, что, расслабясь ночною грезою, она сама не хочет шевелиться, не только привстать разом. Но мне он не внимает».
Итак, приемлемые в теории мысли Орлова в реальной жизни оказываются заблуждением: России нет дела до конституции. Обществу нужно то, что помогает его сегодняшним нуждам, и потому деятельность Орлова сейчас бесполезна и даже вредит ему самому. Ведь как человек талантливый он мог бы принести «истинную пользу». (Как разнится понимание истины даже у близких в общем людей!) Отношение самого Давыдова к абсолютизму отнюдь не пиетическое, как можно видеть.
Затем в письме содержится фрагмент, показывающий глубину постижения Давыдовым современной жизни: «Опровергая мысли Орлова, я также не совсем и твоего мнения, чтобы ожидать от правительства законы, которые сами собою образуют народ. Вряд ли оно даст нам другие законы, как выгоды оседлости для военного поселения, или рекрутский набор в Донском войске». То есть, Киселев верит в «реформы сверху», а Давыдов нет. Прав оказался последний.
«Я представляю себе свободное правление, как крепость у моря, которую нельзя взять блокадою; приступом — много стоит, смотри Францию. Но рано или поздно поведем осаду и возьмем ее осадою… пока, наконец, войдем в крепость и раздробим монумент Аракчеева. Что лучше всего — это то, что правительство, не знаю почему, само заготовляет осаждающим материалы военным поселением, рекрутским набором на Дону, соединением Польши, свободою крестьян и проч. Но Орлов об осаде и знать не хочет; он идет к крепости по чистому месту, думая, что за ним вся Россия двигается, а выходит, что он да бешеный Мамонов, как Ахилл и Патрокл, которые вдвоем хотели взять Трою, предприняли приступ»[169].
Этот фрагмент при всей красочности и образности языка (одно сравнение Орлова и Дмитриева-Мамонова с Ахиллом и Патроклом чего стоит!) оставляет много вопросов. Если продолжить сравнение Давыдова, то получится, что Киселев полагает, будто крепость сама отворит ворота, Орлов считает, что надо штурмовать ее. Сам Давыдов уверен, что на сдачу рассчитывать нечего, а штурм, т. е. революция, в принципе дорого стоит, поэтому надо вести осаду. Но что это? И кто будет осаждать? И что понимается под «всей Россией», которая, как думает Орлов, идет за ними на приступ? Только ли дворянство или же другие классы тоже? Народная ли это революция или военная, в духе будущей революции в Испании? Судя по тому, что на помощь «осаждающим» работают и военные поселения, и грядущее якобы освобождение крестьян, и столь же гипотетический набор рекрутов на Дону, и образование Царства Польского — круг достаточно широк. Но все равно остается неясность. Уже восставали бугские казаки и чугуевские поселения, еще продолжается восстание на Дону. Если произойдет всеобщий взрыв, — разве он не будет тем же приступом, в реальность и успешность которого Давыдов не верит? Или же цепь народных восстаний должна вырвать у правительства уступки? Возможно. По крайней мере, ход осады описан натурально и момент постепенности заострен. Но ведь и осада требует деятельности вполне определенного рода. Словом, точка зрения Дениса Васильевича во многом представляется весьма туманной.
Итак, Киселев считает, что правительство само даст реформы. У Киселева, который несколько лет провел возле царя, были как будто основания для подобного заключения, ведь разговаривал с ним Александр I довольно откровенно. Позиция эта не была оригинальной по тому времени — в то, что рабство падет «по манию» царя верили и многие декабристы, хотя за полтора года, прошедших после варшавской речи, веры поубавилось. Нам сейчас важно не то, что Давыдов, как и Ермолов, оказался прозорливее Павла Дмитриевича, а то, насколько вера в перемены «сверху» вписывается в общие взгляды Киселева того периода. Сохранившиеся черновики его писем к М. Ф. Орлову, приводимые Н. МДружининым, многое проясняют на этот счет.
Киселев постулирует: «Цель моя благонамеренная и потому одинакая с твоею», «каждому определено, каждому предназначено увеличить блаженство общества». В этом смысле он приветствует желание Орлова улучшить существующий порядок. Вопрос в том, как это сделать, какими способами и средствами. «Все твои суждения в теории прекраснейшие, в практике неисполнительные. Многие говорили и говорят в твоем смысле; но какая произошла от того кому польза? Во Франции распри заключились тиранством Наполеона, в Англии — приращением власти министерской, в Германии — Марнским инквизиционным трибуналом. Везде идеологи — вводители нового — в цели своей не успели, а лишь дали предлог к большему и новому самовластию правительств». Киселев по-своему прав и во многом прав. К тому же у него, как и у Давыдова, мощный аргумент: 25 лет революций и войн, начавшихся штурмом Бастилии и закончившихся «Стадиями».
«Общее зло менее чувствительно, чем частное, — полагает Киселев, — общее искореняется веками, обстоятельствами, судьбою, а частное — увеличивается или уменьшается облеченными властью»[170]. Эта мысль уточняется в дневнике: «Время и необходимость сообразоваться с его духом есть лучшее средство преобразования общества; ускорять его неблагоразумно, не сознавать его было бы нелепо»; «всякие насильственные потрясения гибельны»[171].