Книга Вивальди - Вирджилио Боккарди

Весна. Природа пробудилась, И выше стали небеса. Земля в цвету преобразилась, И звонче птичьи голоса.

На небе ангелов раденье, А на земле журчит ручей. Очнувшись, ожили растенья, В саду защёлкал соловей.

Он объявил отцу, что вместе с партитурой хотел бы передать издателю и стихи, с тем чтобы каждый музыкант, которому предстоит взяться за исполнение этого цикла, смог образно себе представить соответствующую картину природы и более выразительно передать её звуками. Впервые Вивальди обратился к так называемой «программной музыке», существовавшей ещё в Средневековье. Особое распространение она получила во Франции. Но там концепция искусства как имитация природы была истолкована слишком прямолинейно. Однако для Италии программная музыка была в новинку.

В своих пояснениях отцу, а затем издателю Вивальди развивает мысль о том, что существование человека, его труд и быт напрямую зависят от смены времён года, от погодных условий. А он-то сам, с тех пор как себя помнит, постоянно ощущает на собственной шкуре все капризы природы. Как никто другой, он очень чуток к погодным переменам, ощущая то прилив новых сил, бодрость духа, то приступы тоски, апатии. Особенно в плохую, неустойчивую погоду, когда давал о себе знать врождённый недуг.

С приходом жары наступала пора оцепенения, когда преобладало одно лишь желание: поскорее укрыться в тени от палящих лучей солнца. В произведении «Лето» это ощущение жары, усугубляемое назойливой мошкарой, нехваткой воздуха и духотой, передаётся характером adagio в мрачноватой соль-минорной тональности.

С жарою наступает Лето. Тучнеют на лугах стада, А на полях ещё с рассвета Гудит крестьянская страда.

Вдруг дождик брызнул, как из лейки. Неся прохладу в летний зной. Пастух, играя на жалейке, Пасёт отару под горой.

А дождь всё пуще и сильней, Грохочет гром над головой. Услышав зов судьбы своей,

Пастух от страха чуть живой. Гроза недолго бушевала — Пришла на миг и попугала.

В отсутствие сына Джован Баттиста, взяв партитуру вместе с виршами, решил сам убедиться, насколько точно слова и звуки передают различные состояния природы. Признаться, его немало удивило неожиданное обращение сына к поэзии. Раньше за ним такого не водилось. Впрочем, кто ныне не грешит рифмоплётством, особенно священнослужители? Листая исписанные нотными знаками страницы, когда рука, казалось, еле поспевала за полётом фантазии, он читал авторские пометки и указания исполнителям, как точнее выразить журчание ручья, шелест листьев, пение птиц, шум дождя, раскаты грома или звук пастушьего рожка. Вот allegro осени с её ритмом разудалого деревенского танца, призывным кличем трубы, дружным лаем нетерпеливых собак, бегущих в страхе животных, от чего кровь так и закипает в жилах любого заядлого охотника.

Уж скоро Осень у порога. На склонах зреет виноград, И слышен клич призывный рога — Ему любой охотник рад.

Леса украсились багрянцем, Принарядившись, как на праздник. Листва кружит в предсмертном танце, Чему виною ветр-проказник.

Певучее largo зимней темы в тональности фа-минор поручено соло первой скрипки, звучащей на фоне пиццикато остальных струнных — это словно барабанящий по крыше дождь, а восьмые создают ощущение холода и сонливости, когда так отрадно посидеть со своими мыслями у камина.

Зима. Жизнь снова замирает, Устав от праведных забот. Земля под снегом засыпает И ждёт во сне Весны приход.

У камелька зимою в стужу Отрадно вечер коротать. Собак не выгонишь наружу, Хоть и пора им погулять.

На листах партитуры проставлены буквы A-B-C-D, соответствующие стихам каждого времени года. Увлекшись программной музыкой, которая в те годы получила распространение, Вивальди пишет в том же духе пятый концерт op. VIII, назвав его «Буря на море», где рёв бьющихся о скалы волн и свист ветра передаются повторяющейся длинной фразой струнных и вторгающимися мощными звуками отдельных духовых инструментов.

14 декабря 1725 года в Амстердаме местная газета сообщила о выходе в свет op. VIII «Искус гармонии и инвенции» «II Cimento dell’Armonia е dell’Invenzione». Незадолго до этого скончался Этьен Роже, издавший все произведения Вивальди, написанные после 1711 года. Теперь дело, им начатое, продолжил муж второй его дочери Мишель Шарль де Жене’.

Вскоре перед доном Антонио вновь объявилась Анна Жиро, представ этакой ласковой кошечкой, старающейся загладить не очень приятное впечатление от первой их встречи у неё дома близ театра Сант’Анджело. Она пришла с просьбой возобновить прерванные уроки вокала, взяв с собой, как всегда, для поддержки сестру Паолину. Но была ли искренна девушка, выражая своим милым щебетанием сожаление чуть ли не со слезами на глазах?

— Забудем об этом! Вы на сцене такая же, как и в жизни, — сказал ей Вивальди в качестве комплимента, а возможно, и упрёка.

Но грехи милой плутовке были отпущены. Её голос очень привлекал его, и он надеялся сделать из синьорины Жиро певицу. Она обладала отменными артистическими данными, вызвавшими у него восхищение, как, например, в опере «Враг-любовник» на сцене театра Сан-Мозе’. Однако вскрылось одно затруднение, о котором Анна поспешила поделиться с доном Антонио, и, возможно, именно из-за этого она и объявилась. Ей для учёбы и работы над голосом крайне необходим был дома клавесин.

В Венеции давно вошло в привычку, что любое знатное лицо после посещения карнавала оказывало знаки внимания какой-нибудь певице или балерине, а на прощание оставляло о себе на память презент. Не был исключением и герцог Альдерамо IV Массы Каррара, который вручил синьорине Жиро 60 цехинов. Этой суммы было вполне достаточно для приобретения хорошего инструмента. У давнего знакомого владельца лавки музыкальных товаров на улице Мерчерия был выставлен на продажу поблескивающий лаком новенький клавесин с четырёхоктавной клавиатурой работы известного мастера клавишных инструментов Доменико из Пезаро. Удалось выторговать инструмент за полцены. С помощью гондольера Меми клавесин был доставлен Анне Жиро на дом.

Когда спустя несколько дней дон Антонио навестил девушку, чтобы узнать, как работается ей с новым инструментом, он застал обеих сестёр в крайнем расстройстве. Их неожиданно покинула мать, уехав в неизвестном направлении.

— Видимо, были на то причины? — рассуждал дон Антонио. — Иначе уж совсем непонятно это внезапное бегство синьоры Бартоломеи.