Книга Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки - Василий Молодяков

«1. Япония. Имперский Министр иностранных дел заявил, что германо-японская дружба ни в каком смысле не направлена против Советского Союза. Более того, мы в состоянии, имея хорошие отношения с Японией, внести действительный вклад в дело улаживания разногласий между Советским Союзом и Японией. Если господин Сталин и Советское Правительство желают этого, Имперский Министр иностранных дел готов действовать в этом направлении. Он соответствующим образом использует свое влияние на японское правительство и будет держать в курсе событий советских представителей в Берлине. Господин Сталин ответил, что Советское Правительство действительно желает улучшить свои отношения с Японией, но что есть предел его терпению в отношении японских провокаций[28]. Если Япония хочет войны, она может ее получить. Советский Союз не боится ее (войны) и готов к ней. Если Япония хочет мира — это намного лучше! Господин Сталин считает полезной помощь Германии в деле улучшения советско-японских отношений, но он не хочет, чтобы у японцев создалось впечатление, что инициатива этого исходит от Советского Союза. Имперский Министр иностранных дел согласился с этим и подчеркнул, что его содействие будет выражаться только в продолжении бесед, которые он уже вел на протяжении месяцев с японским послом в Берлине для улучшения советско-японских отношений…

2. Италия. Господин Сталин спросил Имперского Министра иностранных дел о целях Италии… Имперский Министр иностранных дел ответил, что… Муссолини сильный человек, которого нельзя запугать. Он продемонстрировал это во время абиссинского конфликта, когда Италия отстояла свои цели собственной силой против враждебной коалиции. Даже Германия в тот момент еще была не в состоянии оказать Италии ощутимую поддержку. Муссолини тепло приветствовал восстановление дружественных отношений между Германией и Советским Союзом. По поводу Пакта о ненападении он выразил свое удовлетворение[29]…

6. Антикоминтерновский пакт. Имперский Министр иностранных дед заметил, что Антикоминтерновский пакт был, в общем-то, направлен не против Советского Союза, а против западных демократий. Он знал, и мог догадаться по тону русской прессы, что Советское Правительство осознает это полностью. Господин Сталин вставил, что Антикоминтерновский пакт испугал главным образом лондонское Сити и мелких английских торговцев. Имперский министр иностранных дел шутливо заметил, что господин Сталин, конечно же, напуган Антикоминтерновским пактом меньше, чем Лондонское Сити и мелкие английские торговцы. А то, что думают об этом немцы, явствует из пошедшей от берлинцев, хорошо известных своим остроумием, шутки, ходящей уже несколько месяцев, а именно: „Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту“.

7. Отношение немецкого народа к германо-русскому Пакту о ненападении. Имперский Министр иностранных дел заявил, что, как он мог констатировать, все слои германского народа, особенно простые люди, очень тепло приветствовали установление понимания с Советским Союзом. Народ инстинктивно чувствует, что естественным образом существующие интересы Германии и Советского Союза нигде не сталкиваются и что развитию хороших отношений ранее препятствовали только иностранные интриги особенно со стороны Англии. Господин Сталин ответил, что он с готовностью верит в это. Немцы желают мира и поэтому приветствуют дружеские отношения между германским государством и Советским Союзом. Имперский министр иностранных дел прервал его в этом месте и сказал, что германский народ безусловно хочет мира, но, с другой стороны, возмущение Польшей так сильно, что все до единого готовы воевать. Германский народ не будет терпеть польских провокаций.

8. Тосты. В ходе беседы господин Сталин неожиданно предложил тост за Фюрера: „Я знаю, как сильно германская нация любит своего Вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье“… Имперский Министр иностранных дел, в свою очередь, предложил тост за господина Сталина, за советское правительство[30] и за благоприятное развитие отношений между Германией и Советским Союзом.

9. При прощании господин Сталин обратился к Имперскому Министру иностранных дел со следующими словами: „Советское правительство относится к Пакту очень серьезно. Он может дать свое честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера“».

«Подписание пакта, — вспоминал Хильгер, — увенчало долгие годы моих усилий по улучшению германо-советских отношений. Граф Шуленбург и я долгое время думали, что он будет служить средством поддержания мира. Сейчас это может показаться наивным и даже невероятным. Но мы оба действительно надеялись, что новая расстановка сил, возникшая в результате договора, заставит западные державы приструнить Польшу и побудить ее к поиску компромисса с Германией… Поэтому мы видели в пакте не только блестящую акцию, которая разрешит проблему между Германией и Польшей, но и единственный способ предотвратить новую мировую войну».

Этого не случилось. На западе началась «странная война». На востоке разгром и раздел Польши стали фактом. 23 сентября появилось новое коммюнике: «Германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями, которая проходит по реке Писса до ее впадения в реку Нарев, далее по реке Нарев до ее впадения в реку Буг, далее по реке Буг до ее впадения в реку Висла, далее по реке Висла до впадения в нее реки Сан и дальше по реке Сан до ее истоков». Прошел ровно месяц, и вторая статья секретного протокола перестала быть тайной: предусмотренные ей «территориальные и политические преобразования в областях, принадлежащих Польскому государству» случились, как и задумывали высокие договаривающиеся стороны. И как настойчиво призывал Зект двумя десятилетиями раньше.

Границу надлежало закрепить официально, да и проблем с «переустройством» Польши возникло множество. Необходимость новых переговоров на высшем уровне стала очевидной. Сталин и Молотов заявили, что покинуть Москву не могут, и Риббентроп снова собрался в путь, наделенный максимальными полномочиями. К половине девятого утра 27 сентября свита рейхсминистра собралась в аэропорту Темпельхоф. Риббентроп приехал в девять, и всего через несколько минут специальный самолет фюрера «Гренцмарк», знакомый многим пассажирам по прошлому вояжу в Москву, поднялся в воздух. Через два часа он совершил посадку в Кенигсберге, где делегацию принимал гауляйтер Восточной Пруссии Кох; там же к ней присоединился его данцигский коллега Форстер. Во время обеда в Кенигсберге поступило известие о капитуляции Варшавы, которое Хенке перевел полпреду Шкварцеву, летевшему вместе с Риббентропом. «Все мы, и немцы, и русские, увидели в этом событии добрый знак для будущих переговоров», — вспоминал помощник Риббентропа Андор Хенке в статье «С Имперским министром иностранных дел в Москве», написанной год спустя, но увидевшей свет только после войны (2).

До Москвы долетели за три с половиной часа. Встреча была не в пример прежней, с обилием нацистских флагов, что сразу же бросилось в глаза Хенке как московскому «старожилу». Гости снова разместились в здании бывшей австрийской миссии. В прошлый раз в доме напротив располагалась британская военная миссия, члены которой не сводили глаз с соседей. Теперь дом пустовал.