Книга Сумерки мира - Генри Лайон Олди

Один из трех, окружавших Дверь.

2

…Когда брат Манкума как оглашенный несся по кривым улочкам Скита, мелко-мелко перебирая тощими ногами и путаясь в полах рясы, то многие общинники, вышедшие ночью по нужде или еще за чем, глядели ему вслед и озабоченно качали головами.

Не бывало еще такого, чтобы послушники бденье бросали до гонга ритуального, ох не бывало, а коль и бывало, то забито-заколочено и в памяти укрыто. Видать, важная причина забралась под рясу к молодому брату и гонит его, как слепни лошадь, к патриаршим постройкам. Строг седой Мауриций, строг да немилостив, что скажет на это?… Уж не Верхние ли Господа – суровый Тидид и Чистый Айрис – из странствий вернулись, от иных Дверей-то? А ежели так – что решит патриарх за неделю до церемонии?… Хоть и не указ патриарх Верхним…

Качали-качали, ничего не выкачали, и по срубам разбрелись. Кто – над рукописями корпеть, кто – в сосредоточенье погружаться, кто – Знаки со Словами зубрить, а кто просто – есть. Ночь утра мудренее. Все равно к рассвету спать ложиться, а с полудня – дела, дела… Ох, заботы наши тяжкие, а не хошь нести – прищемит Дверью причинное место, да так, что хоть вой… А ведь и вправду выть придется, обратят Господа в гневе в кого ни попадя…

…Добился-таки неугомонный брат Манкума своего, достучался, докричался – сам седой Мауриций, глава общины, вышел в приемный покой поглядеть на крикуна, речи его безумные послушать…

Что-то будет, что станется, чем кончится, да и кончится ли?…

Патриарх Мауриций был схож одновременно с горным ястребом и летучей мышью. Крупный, крючковатый нос резко выделялся на бритом по традиции, морщинистом лице; узкие обескровленные губы всегда кривила полуусмешка-полугримаса неудовольствия; широкие костлявые плечи распирали аспидную рясу, и горбом казался капюшон с падающей из-под него кисейной накидкой – словно клочья тумана облепили сухую корягу, черневшую в сумерках… Не горбился пока патриарх и глядел остро, цепко; так глядел, что и не хочешь говорить, – а ответишь, да с поклоном поясным…

В руке Мауриций держал пергаментный свиток – письмо, что ли? – и вертел его между узловатыми пальцами, явно озабоченный содержанием послания.

– Ну? – властно прогудел патриарх, и брат Манкума рухнул на колени, – верней, сперва повис в руках дюжих братьев-услужающих, а уж когда те хватку ослабили, то стукнулся неуклюжий брат об пол сперва коленками, а там и лбом, не без чужой помощи…

– О Отбрасывающий Тень! – возопил Манкума, норовя поцеловать край патриаршей рясы. – Дозволь поведать тебе…

Во время сбивчивого рассказа послушника о его посте и награде в виде явления неведомых – заморских, по всему видать! – Бледных Господ от Иной Двери, патриарх Мауриций нервно расхаживал по приемному покою, со странным выражением поглядывая на злополучный свиток. Он морщился от слепящего света многих свечей на деревянных подставках и, наконец, остановился и забормотал что-то себе под нос, делая некие движения головой и прищелкивая пальцами. Через минуту свечи окутались сизой дымкой, часть из них замигала и погасла, и в покое воцарился полумрак. Но на лице Мауриция не было удовлетворения, и высокий лоб его усыпала соленая роса.

То, на что Верхним варкам достаточно было взгляда, а у варков рангом пониже требовало нескольких слов, – то же умение стоило Маурицию многих усилий и двух-трех недель и без того недолгой жизни за каждый раз. Но патриарх Скита Крайнего глотка не мог пройти через Дверь, получив Вечность и все остальное, пока не подготовит себе преемника, властной рукой ведущего Скит по нужной дороге.

Тяжко бремя патриаршества, тяжко да почетно, и высоко ценятся среди Бледных Господ бывшие патриархи! Есть за что страдать…

Мауриций остановился у коленопреклоненного Манкумы и долго смотрел поверх него в невидимые, но явно беспокойные дали.

– Говоришь, сам видел? – наконец произнес патриарх.

– Сам, сам, о Отбрасывающий Тень!… Один в облике чудища непомерного, другой – как всегда… Говорит – зовите нас Видевшими рассвет… Великое посольство, отче, – знаешь не хуже моего, что немногие из Верхних Господ способны рассвет видеть!…

– А тень, тень они отбрасывают?! – настойчиво и грозно перебил Мауриций словоохотливого Манкуму.

– Тень? Не помню, отче… темно было. Водой меня поил, это помню…

– Водой? – осекся Мауриций и резко шагнул к узкому окну, сдвигая занавеси. Ночь стояла за окном и спокойно разглядывала властную фигуру патриарха – Отбрасывающего Тень и ждущего своего часа, чтобы пройти через Дверь и стать Отбросившим Тень.

Младшие братья, вроде Манкумы или услужающих, звались Влачащими Тень.

До поры до времени…

– Водой… – повторил Мауриций, не оборачиваясь и словно обращаясь к ночи за окном. – Патриарх Муасси из Западного Скита пишет – у него тоже гость объявился. Западники поначалу, как и ты, послушник, решили – Бледный Господин, из Иных Верхних… И знаки тому есть: пять волков за ним, как псы, бегут, по Зову… Да только…

Патриарх помолчал, сутулясь и зябко кутая руки в складки накидки.

– Да только тень за ними волочится. Кто их знает, может там, у Иных Дверей, и по-другому все… Только перед церемонией к нашим Верхним обращаться не след, а к остальным Бледным Господам – тем более. Сами проверим.

– Как зовет себя гость? – одними губами выдохнул брат Манкума, забыв о приличиях и о том, что не ему, младшему брату, задавать вопросы в патриарших покоях.

Мауриций и ночь изучали друг друга.

– Да так же, как и твои… Говорит – Видевший рассвет…

3

К полудню зарядил дождь. Мелкий такой, противный… Тучи облепили небо, как мокрые штаны липнут к… ну, скажем, к телу. И сыро, и зябко, а снять нельзя – неудобно, и лучше все равно не будет. В канавах хлюпала грязная вода, дождевые черви блаженно переползали от лужи к луже, и полдень незаметно стал вечером – а брат Манкума все сидел в приемном покое, коротая время в ленивой перепалке с братьями-услужающими, и ждал решения патриарха.

– Пьян был небось… – бурчал брат-услужающий, по кличке Кроха Йонг, – лохматый, гнилозубый детина с полностью отсутствующей шеей. – Насосался зелья, отпостившись-то, на голодный желудок, вот и привиделось неведомо что… страсти разные…

Слово «зелье» Кроха Йонг произносил медленно, с уважением и немалым душевным содроганием.

Братьев-услужающих к Двери на дух не подпускали, а на церемониях – тем паче, по причине обилия тела в ущерб всему остальному. После десяти-двенадцати лет работы их приобщали лично Бледные Господа, только никак не Верхние, а рангом пониже, и это у самих варков называлось «открыть Дверь».

Чтобы открыть Дверь самому и выстоять на пороге в Бездну, получив приобщенье, так сказать, из первых рук, – для такого много требовалось. Иные не выдерживали, теряли рассудок и вскоре погибали или падали в Бездну, но зато немногие избранные…