Книга Превращение - Мэгги Стивотер

— Сэм, — произнес Коул.

Я сидел в ванне, полностью одетый; темные джинсы намокли и потемнели, вода пропитала мою любимую синюю футболку в белую полоску, ткань начала липнуть к ребрам, и на секунду, всего на один милосердный миг мне показалось, что это всего лишь игра.

— Сэм, — повторил Коул.

Я ничего не понимал, а потом понял.

Это случилось не в тот миг, когда я ловил взгляд матери, а она упорно смотрела на край ванны и сглатывала, снова и снова. И не когда отец пошарил у себя за спиной и позвал мать по имени, чтобы она посмотрела на него. И даже не когда она взяла из его протянутой руки бритву, очень осторожно, как будто выбирала из блюда с угощениями хрупкий крекер.

Это случилось, когда она наконец взглянула на меня.

В мои глаза. В мои волчьи глаза.

Я все понял по ее лицу.

И в это мгновение они затолкали меня под воду.

КОУЛ

Сэм куда-то ускользнул. Не знаю, как это еще описать. Глаза у него стали… пустые. Я потащил его в гостиную и принялся тормошить.

— Очнись! Мы вышли оттуда! Оглянись по сторонам, Сэм! Мы оттуда вышли.

Я отпустил его запястья, и Сэм сполз на пол, привалился к стене, обхватив голову руками. Внезапно стало казаться, что он состоит из локтей, коленей и суставов, сплетенных в один безликий клубок.

Не знаю, что я чувствовал, глядя на него. Понимая, что происходящее с ним — что бы это ни было — дело моих рук. Я почти ненавидел его за это.

— Сэм? — повторил я.

После долгого молчания он произнес тонким и слабым голосом, не поднимая головы:

— Оставь меня в покое. Оставь в покое. Что я тебе сделал?!

Он судорожно дышал, в груди у него что-то клокотало. Это не походило на рыдание, скорее на приступ удушья.

Я смотрел на него сверху вниз, и внезапно горло у меня перехватило от гнева. Какого черта он так раскис? Подумаешь, паршивая ванна! Сделал из меня настоящее чудовище, хотя я всего-навсего подвел его к самой обычной ванне! А я ведь совсем не такой, каким он меня считает!

— Бек тоже пошел на это добровольно, — сказал я ему, потому что сейчас он не мог ничего мне возразить. — Он сам мне сказал. Он сказал, что после юридической школы у него было все, а он был несчастен. Он хотел покончить с собой, но один мужик, Пол, убедил его, что есть другой выход.

Сэм молчал, все так же судорожно дыша.

— И это было именно то, что он предложил мне, — продолжал я. — Только у меня не получается быть волком. И не говори, что ты не желаешь этого слышать. Ты ничем не лучше меня. Посмотри на себя. Не тебе упрекать меня в ненормальности.

Он не сдвинулся с места, и тогда это сделал я. Я подошел к задней двери и распахнул ее. Пока я накачивался виски, наступила ночь, темная и ледяная, и наградой мне стала разрывающая внутренности боль в животе.

Мне все-таки удалось сбежать.

27

СЭМ

Я заставил себя обмять тесто, сформовать буханку и поставить ее в печь. Голова гудела от слов, слишком отрывочных и бессвязных, чтобы попытаться сложить из них стихи. Я был наполовину здесь, в старенькой кухне Бека, наполовину непонятно где, и эта ночь могла быть и сейчас, и десять лет назад.

С фотографий на дверцах шкафчиков мне улыбались знакомые лица, десятки одних и тех же лиц в разных комбинациях: я и Бек, Бек и Ульрик, Пол и Дерек, Ульрик и я. Лица, ждущие возвращения своих хозяев. В тусклом электрическом свете кухонной лампы фотографии казались выцветшими и старыми. Я помнил, как Бек приклеивал их скотчем, когда они были еще совсем новыми, доказательство связующих нас уз.

Я стал думать о том, с какой легкостью мои родители решили больше не любить меня — только потому, что я не мог удержаться в своем человеческом обличье. И о том, как я сам поспешил порвать с Беком, решив, что он инициировал троих новых волков против их воли. Мне казалось, что в жилах у меня течет дефектная любовь моих родителей. Слишком скор я был на свой суд.

Когда я наконец заметил, что Коул исчез, я открыл заднюю дверь и подобрал разбросанную по двору одежду. Потом остановился, держа в руках заледеневшие вещи, и полной грудью вдохнул ночной воздух, чтобы он проник глубоко внутрь, слой за слоем сквозь все то, что делало меня Сэмом и человеком вообще, к затаившемуся в глубине волку, которого я до сих пор ощущал внутри себя. В голове у меня крутился наш разговор с Коулом.

Неужели это была просьба о помощи?

Телефонный звонок заставил меня подскочить. Трубки на базе в кухне не оказалось, пришлось идти в гостиную и брать телефон там, присев на ручку дивана. Грейс, с горячей надеждой подумал я. Грейс.

— Да?

До меня с опозданием дошло, что если Грейс звонит в такое время, значит, что-то случилось.

Но это оказалась не Грейс, хотя голос в трубке был женский.

— Кто это?

— Прошу прощения? — переспросил я.

— Кто-то звонил мне на сотовый с этого номера. Два раза.

— Вы кто такая? — спросил я.

— Энджи Баранова.

— Когда вам звонили?

— Вчера. Довольно рано. Никакого сообщения не оставили.

Коул. Больше некому. Сентиментальный гад.

— Наверное, ошиблись номером, — предположил я.

— Наверное, — эхом отозвалась она. — Потому что вообще-то этот номер знают всего четыре человека.

Я внес поправку в свое мнение о Коуле. Тупой гад.

— Ну, я же уже сказал, — настойчиво повторил я. — Ошиблись номером.

— Или это был Коул, — предположила Энджи.

— Что?

Она безрадостно рассмеялась.

— Кто бы вы ни были, я знаю, что вы все равно не скажете ничего другого, даже если он стоит сейчас рядом. Потому что Коул отлично умеет играть в эти игры. Он кого угодно может заставить плясать под свою дудку. Так вот, если он там и если это он мне звонил, передайте ему, что у меня теперь другой номер телефона. Один-девятьсот семнадцать-добавочный-катись-к-черту. Спасибо.

Она повесила трубку.

Я нажал на кнопку отбоя и положил трубку на базу. На столике у дивана стопкой лежали книги, которые не дочитал Бек. Рядом в рамке стояла фотография: Ульрик снял Бека, перемазанного горчицей — Пол обрызгал его, когда мы жарили гамбургеры. Бек, щурясь, смотрел прямо на меня из-под вымазанных ядерно-желтой кашицей бровей.

— Похоже, ты выбрал настоящего победителя, — сообщил я фотографическому Беку.

ГРЕЙС

В ту ночь я лежала в постели, пытаясь забыть выражение, с которым смотрели на меня волки, и старательно убеждая себя, что Сэм лежит рядом со мной. Щурясь в темноте, я обняла его подушку, но запах уже выветрился, и теперь это снова была самая обычная подушка. Я отодвинула ее на край кровати и поднесла к носу руку, пытаясь определить, вправду ли от меня до сих пор пахнет волком. Перед глазами стояло лицо Изабел, когда она произнесла: «Ты сама понимаешь, что это как-то связано с волками». Что значило ее выражение? Отвращение? Как будто я была заразной? Или это была жалость?