Книга О Рихтере его словами - Валентина Чемберджи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В кабинете С.Т., уставленном по стенам шкафами с любимыми книгами и бесчисленными папками, переполненными письмами, фотографиями, поздравлениями, драгоценными тетрадями, где записано так много интересного, есть и огромный картонный ящик, который называется «Архив Елены Сергеевны Булгаковой», которую С.Т. не только нежно любил, но причислял к созданиям высшего порядка за красоту, ум и мистические качества, присущие только ей. В один прекрасный день она пожалела С.Т. и взялась помогать ему с письмами, поздравлениями, – словом, со всей огромной корреспонденцией, относящейся к шестидесятым годам. При всей любви к Елене Сергеевне С. Т. считал, что этот архив надо снова разобрать. Эта мысль пугала его не зря, потому что архив состоял из тысяч писем. Но среди них оказалось и письмо от Г. Г. Нейгауза от 5 января 1964 года, которое я привела выше. Копию этого письма мы решили передать в книгу воспоминаний о Г. Г. Нейгаузе.
– Я давно хотела спросить о вашей дружбе с Еленой Сергеевной Булгаковой.
– Наша дружба началась с двух произведений искусства: с маленького шедевра Сарьяна «Армения», который Елена Сергеевна подарила мне в первую же нашу встречу, и «Острова радости» Дебюсси, который я сыграл ей. Это была веселая и легкая дружба. И в этой легкости я чувствовал глубину и подлинность.
Мы много времени проводили, развлекаясь, играли в мою игру «Рауль»[70], потом слушали музыку или вдруг ехали пить шампанское… Однажды играли с Еленой Сергеевной, ее сыном и Анной Андреевной Ахматовой в домашнюю рулетку…
Елена Сергеевна была моим настоящим и преданным другом. И всегда и везде ее незримо сопровождал Михаил Афанасьевич. Она была полностью сосредоточена на нем, на его творчестве, для нее не существовали никакие другие писатели…
В сентябре 1987 года Святослав Теофилович ходил в Музей имени А. С. Пушкина на открывшиеся там одновременно две выставки: Шагала и из коллекции Тиссена-Борнемиса. Сначала несколько раз смотрел экспозицию Тиссена, проходил мимо полотен Шагала, умышленно отводя от них взгляд, чтобы ни в коем случае не смешивать впечатлений. В первый раз Рихтер смотрел одни картины, во второй раз – другие, ходил столько раз, сколько ему понадобилось, чтобы составить полное впечатление о выставке. Самый большой восторг вызвало «Благовещение» Веронезе («Как он летит! Какие цвета! Композиция!»). И «Благовещение» Эль Греко померкло перед Веронезе.
В начале октября Рихтер начал свои походы на Шагала, которого, конечно, хорошо знал и любил. Об этой выставке отозвался так:
– «Портрет Вавы», «Продавец газет» – хорошие, мне понравились. Ранние картины чудные. Но не все равноценно. В поздних работах цвет показался мне немного ядовитым, каким-то химически-зеленым. Несколько болтливые сюжеты. Вы знаете, нет колорита. Раскрашено. Вся его сила в непосредственности, такой, какая бывает в детских рисунках. Очень мне понравилась пара новобрачных на фоне Парижа. Я бы сказал, что количество картин (большое!) ему вредит… Чего нельзя сказать о Пикассо.
– Как-то вы сказали, что в США лучше всего оркестры, коктейли и картинные галереи. Расскажите, пожалуйста, про галереи.
– Если серьезно, я видел там мало. Ходил в музеи запоем, все смотрел подряд, не по-настоящему. За один раз ведь нельзя смотреть более пяти, в лучшем случае десяти картин. Я несколько раз был в Метрополитен, в музеях Лос-Анджелеса, Чикаго, Филадельфии. Ходил, как обычно ходят. Поверхностно. Слишком много смотрел. Куда бы я ни приезжал в США, сразу несся в галереи…
Существует страшный уклон: всегда смотреть то же самое – импрессионистов! Все бегут на импрессионистов. Почему?.. В этом есть что-то глубоко неправильное. Меня все интересовало: Шагал, Гойя, Дали…
– А что вы скажете о Дали?
– Очень не в моем духе, но блестящий. Я его не люблю. Он – спекулянт, но в большом смысле. Очень большой мастер.
– Что вам больше всего запомнилось в картинных галереях США?
– Конечно, громадный «Лаокоон» Эль Греко, «Купальщицы» Сезанна, у Сезанна нет слабых вещей.
– А Мондриан? Никак не могу понять его.
– А Мондриана не надо понимать. Им надо любоваться. Много видел Кандинского, но не очень люблю. Видел «Венеру перед зеркалом» Тициана, которую продал Эрмитаж.
– Самая лучшая статуя в мире – Венера Милосская. Когда я был в Лувре впервые, смотрел только ее, больше ничего…
Стемнело. На следующий день Рихтер уезжал.
– Святослав Теофилович, спасибо и счастливого пути! Что вам пожелать?
– Чтобы мне хотелось заниматься и чтобы у меня получалось…
(Написано для альбома «Вспоминая Святослава Рихтера», выпущенного Музеем изобразительных искусств имени А. С. Пушкина к двадцатилетию музыкального фестиваля «Декабрьские вечера».)
Сколько же всего накопилось, сколько всего можно рассказать. Трудно выбрать, решиться предпочесть одно другому.
Написать об испанском периоде? Рихтер в Барселоне, Кадакесе, Таррагоне, Саламанке, Мадриде, у нас в гостях в Серданьоле (ему очень нравилось это название, и он с удовольствием повторял его, выделяя слоги), и как весело, и какие розы! О чем писать?
И его игра в Испании, совсем другая, отличная от всего, что мы слышали раньше, уже из других миров, как последние Сонаты Бетховена…
Рассказать, как в тысячный, наверное, раз я шла на Большую Бронную, поднималась на последний, шестнадцатый этаж, звонила в дверь, и так и не привыкла к этому, не верила себе, что шла в этот Дом, нежданный и негаданный в существующем мире. И Дом этот исчез после первого августа 1997 года навсегда.
И наконец меня осенило. Святослав Теофилович не раз говорил, что очень любит, когда о нем пишут не как о пианисте, музыканте, а как о художнике, режиссере, мечтал ставить оперы и ставил их.
Именно режиссер, автор, постановщик, сценарист, зритель – все это у меня в тетради под названием «Бал 1988». Об этом и напишу.
«Надо постараться…»
… Шел ноябрь 1987 года. Идея новогоднего бала носилась в воздухе уже не один месяц. Святослав Теофилович все больше увлекался ею и при проявлениях скептицизма (затея грозила стать грандиозной!) огорчался. Стоило Олегу сказать, что он не сможет оставить маму, Нине Львовне сделать замечания по списку приглашенных, мне в очередной раз повторить, что непонятно, откуда люди могут взять нужные головные уборы, как Маэстро обижался и сникал. «Надо постараться», – говорил он. «Но не у всех же есть возможности», – бубнила я. «Надо постараться», – твердо повторял Святослав Теофилович.
