Книга Город Перестановок - Грег Иган

Томас закрыл глаза и уткнулся лицом в ладони. Большая часть комнаты тут же перестала обсчитываться; он представил себя плывущим в море случайных чисел, о котором говорил Дарэм, вместе с креслом и небольшим участком пола – единственными предметами, которым близкий контакт с владельцем придавал осязаемость.

– Мне ничто не угрожает, – пробормотал Томас.

Комната на секунду выскользнула из небытия, слегка изменив звучание его слов, и вновь растворилась в статике. Ну кто может его в чём-то обвинить? Не осталось ни одного человека, озабоченного смертью Анны. Он пережил всех. Но, пока знание о том, что он сделал, продолжает существовать в нём самом, он не может быть уверен, что правда не откроется.

Много месяцев после преступления Томасу снилось, что Анна приходит к нему домой. Он просыпался в поту, с криком и вглядывался в темноту, ожидая её появления. Ждал, что она сдерёт тонкую кожуру нормальности с окружающего мира, обнажив свидетельства его проклятия: огонь, кровь, безумие.

Позже, разбуженный кошмарами, он стал вставать с кровати и голым бродить в темноте, пытаясь её найти, даже желая этого. Бросая ей вызов. Он обходил все комнаты в доме; почти во всех было так темно, что приходилось нащупывать путь вытянутой рукой, непрерывно ожидая, что её рука вот-вот протянется навстречу и их пальцы переплетутся.

Ночь за ночью она не появлялась. И постепенно её отсутствие сделалось ужасом само по себе – ледяным и головокружительным. Тени оставались пустыми, темнота равнодушной. Под поверхностью мира ничего не было. Томас мог истребить сто тысяч человек, а ночь так и не соткала бы ни единого призрака, чтобы выйти ему навстречу.

Он гадал, не сведёт ли его это откровение с ума.

Не свело.

После этого сновидения изменились, ходячие мертвецы исчезли. Вместо них ему стало сниться, как он приходит в гамбургский полицейский участок и во всём сознаётся.

Томас погладил шрам на внутренней стороне правой руки пониже локтя, в том месте, которым он оцарапался о кирпичную кладку за окном комнаты Анны во время неуклюжего побега. Никто, даже Илзе ни разу не попросил его рассказать о шраме. Он выдумал правдоподобное объяснение, но ложь осталась невостребованной.

Он знал, что может стереть память о преступлении. Отредактировать файл сканирования, текущую модель мозга, все страховочные дубли. Никаких улик не сохранилось. Смешно было воображать, что у кого-то найдётся малейшая причина – не говоря уже о юридическом праве, а тем более о возможности, – захватить и просмотреть составлявшие его данные. Но, если это поможет избавиться от навязчивых страхов, почему нет? Отчего не подавить беспокойство, которое вызывала в нём техническая возможность читать мозг, как книгу – или как чип памяти, – не обернуть эту метафору или почти буквальную истину к собственной выгоде? Отчего не переписать последнюю версию своего прошлого, содержащую доказательства преступления? Другие Копии пользовались возможностями того, чем они стали, с бессмысленным сибаритским расточительством. Почему не побаловать себя некоторым душевным спокойствием?

Почему бы нет? Потому что это будет ограблением его личности. Шестьдесят пять лет давление воспоминаний о той единственной ночи в Гамбурге было постоянным, как земное тяготение; всё, что он делал за это время, принимало форму под их влиянием. Вырвать эту нить из переплетённого каната души, сделать половину оставшихся воспоминаний малопонятными означало бы превратить самого себя в чужака, озадаченно созерцающего собственную жизнь.

Конечно, с любым чувством потери и дезориентации можно справиться, подавить его… но где завершится цепочка ампутаций? Кто останется в конце, чтобы наслаждаться собственноручно изготовленной безмятежной совестью? Кто уснёт в его постели сном праведника?

Редактирование памяти – не единственная возможность. Существовали алгоритмы, способные плавно и быстро перенести его в состояние всезнающего примирения, исцелить, научить принимать самого себя и всё своё неурезанное прошлое. Не нужно будет ничего забывать; нелепый страх подвергнуться обвинению через чтение мыслей наверняка исчезнет вместе с другими неврозами и чувством вины.

Но он не был готов принять и эту судьбу, какое блаженство ни сулила бы трансформация. Он не был уверен, что существует осмысленное различие между искуплением и иллюзией искупления, но какая-то часть его личности – хоть он и проклинал её, обзывая мазохизмом и сентиментальностью, – не позволяла смириться с возможностью моментального успокоения.

Убийца Анны мёртв! Он сжёг труп этого человека! Что ещё можно сделать, чтобы оставить преступление позади?

На «смертном одре», пока прогрессировала его болезнь – и каждое утро он до головокружения флиртовал с мыслью о том, чтобы отредактировать свой последний скан, – Томас был уверен, что созерцание конца собственного тела окажется достаточным потрясением, чтобы очистить его от застарелого, заученного и не унимающегося чувства вины. Анна мертва, этого не изменишь. Целая жизнь, полная раскаяния, не вернула её. Томас не считал, что «заслужил» право на освобождение, но постепенно пришёл к пониманию, что ему нечего предложить стучащему в черепе маленькому жестяному метроному, кроме экстравагантного ритуала искупления: смерти самого убийцы.

Однако убийца так и не умер. Труп, отправившийся в печь, оказался не более чем пустой оболочкой. За два дня до сканирования Томас потерял терпение и отменил своё прежнее распоряжение, чтобы его «я» из плоти и крови после этой процедуры было позволено сохранять сознание.

Так что умирающий не проснулся и не узнал, что смерть уже перед ним. Не было отдельного, смертного Томаса Римана, чтобы унести с собой в очистительный огонь груз вины.

* * *

Томас встретился с Анной в Гамбурге летом 1983 года, в привокзальном кафе. Он приехал выполнять поручения своего отца. Она направлялась в Западный Берлин на концерт. «Ник Кейв энд Бэд Сидз».

Кафе было переполнено, и они оказались за одним столиком. Внешность Анны не была потрясающей – темноволосая, зеленоглазая, лицо округлое и плоское. Томас и не посмотрел бы на неё второй раз, повстречайся они на улице, – но вскоре случайной соседке удалось произвести на него впечатление. Смерив его оценивающим взглядом, она сказала:

– Я могла бы убить ради такой рубашки. У вас расточительные вкусы. Чем вы занимаетесь, чтобы себе их позволить?

Томас из осторожности соврал:

– Был студентом. Инженерное дело. Несколько месяцев назад бросил. Безнадёжно, я всё проваливал.

– А сейчас что вы делаете?

Он ответил ей скорбным взглядом.

– У моего отца есть торговый банк. Я пытался стать инженером, чтобы отойти от семейного дела, но…

Собеседница нисколько ему не посочувствовала.

– Но облажались, так что теперь ему от вас не отделаться?

– И наоборот.

– Он очень богатый?

– Да.