Книга Джин с Толиком - Анатолий Горбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она молча ткнула пальцем в грязную сорочку, и немых вопросов в квартире стало два. Меня приятно окатило этим олицетворением ревности, и сердце сжалось от теплой жалости к нам обоим. Эх, если бы ОБА наших подозрения были одинаково беспочвенными!
На какое-то время даже показалось, что все так и обстоит. Ведь никто не говорил, что та информация, обладателем которой я стал по вине Джина – истина в последней инстанции. Может, этого вовсе и не было?
Я сел на край кресла, напротив дивана, и посмотрел в заплаканные глаза Ирины. Женщины сильны своей красотой и своими слезами. Второе я предпочитал не видеть… и не являться их причиной. Потому что чувствовал себя злобным троллем, укравшим у ребенка любимую игрушку.
– Че на чем? – приняв слезы внутрь, она старательно не смотрела на меня.
– Это шутка, – проскрипел я пересохшим горлом. – Мишка и Жорик устроили, еще в прошлую пятницу. Ни одна женщина, кроме тебя, не касалась моей рубашки и меня самого за последние полгода.
Ирина перестала всхлипывать, дегустируя услышанное и пытаясь уловить хоть малейшую примесь лжи. Она хорошо знала, что я не умею врать, но все равно такая встряска не могла бесследно раствориться за пару секунд.
– Правда? – она сказала это, уже поверив в мои слова.
– Правда. Можешь у них самих спросить – хоть прямо сейчас, чтобы я не успел никого предупредить, в каком направлении меня нужно отмазывать, – я протянул ей сотовый.
Она шмыгнула носом, прощаясь со слезами, вздохнула и набрала Жорика.
– Георгий Константинович? Это Ира… у меня к вам вопрос по поводу прошлой пятницы… да, помада… да, идиот, до сих пор не постирал, – она стрельнула в меня красными от соли глазами. – Да, спасибо, извините, – Ирина тут же отключилась и набрала Мишку.
– Привет! – в голосе появилась звенящая сексуальность, которая, как казалось мне, вообще никогда не должна была пропадать. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?.. Ни о чем, а о ком – о тех девицах, с которыми вы познакомились, пока я соленьями и зимней одеждой дома запасалась… Не знакомился? То есть его просто так целовали, анонимно?.. Да, розовой… придурки! – последнее слово в эфир не ушло, а относилось, скорее, ко мне одному.
Ирина была готова к примирению – все-таки, как быстро восстанавливается человек, если по жизни все складывается наилучшим образом. Она хлебнула остатки ликера, опустив на пол Джина и поджав под себя ноги, и уставилась на меня, поигрывая пустым бокалом в ожидании коленопреклонения и признаний в любви.
Я и впрямь бы так поступил, если бы не одно но. Так как прожил я с этим «но» несколько дольше, чем Ирина со своим, и от этого оно стало гораздо больше похоже на «увы» или «ого», я не торопился. Встал и зачем-то полез в открытый посудный шкаф, из которого она доставала по очереди бокалы.
В хрустальной ладье обнаружилась высохшая донельзя сигарета, неизвестно кем и для каких целей сюда положенная. Я начал вертеть ее в пальцах, а она отзывалась заманчивым табачным хрустом.
Моя реакция Ире не понравилась…
И тут он тоже замолчал, потому что заплакал…
Моя реакция Ире не понравилась, а когда я спросил, был ли в этой квартире Колосов, голос девушки дрогнул, говоря «да» и объясняя, по какому именно поводу нашу обитель посетило начальство.
Повод был вполне уважительным и безобидным, о чем клятвенно заверяли приподнятые в удивлении тонкие брови. И все-таки что-то мне не нравилось. Может быть, я начал чувствовать фальшь, даже старательно спрятанную настоящим мастером?
– А скажи, к работе ли только имели отношение слова «Ты все… сделаешь… правильно?», – я старался сохранить интонацию Колосова.
Видимо, фраза не очень запомнилась Ирине, и она уставилась на меня, не понимая, чего вообще от нее хотят. Она лихорадочно вспоминала, и, оторопев, вспомнила, что именно говорил шеф, забираясь ей под юбку в тот самый момент, когда я произнес:
– Или «Нагнись, моя хорошая, вот так…», – я поражался, насколько легко вошел в роль возбужденного Колосова.
Лицо Ирины исказилось гневом, но брови оставались в удивленной приподнятости. На ее щеках, и так уже румяных от выпитого ликера, проявились яркие пятна, и моя любовь уронила бокал:
– Ты что, в квартире жучков натыкал? Придурок компьютерный, быстро отдал мне эту запись!
Это был мой приговор. Раненая любовь, которую я на своих руках тащил последние три дня, умерла, когда были озвучены «жучки». И у «придурка» опустились руки, предавая бездыханное тело земле. По этому, когда-то красивому и желанному для многих людей телу, тут же заметалась босыми ногами с безупречным педикюром и розовыми пятками моя бывшая вторая половинка. Муж и жена – одна сатана, даже если они не расписаны. Теперь, похоже, Ирина была одной сплошной Сатаной, невольно лишив меня личной дьявольской составляющей.
Она брызгала слюной, забиралась на стулья – искала жучков. Конечно же, в то, что их нет и не было, Ирина мне не поверила. Да и как еще можно было воспроизвести то, что происходило между двумя людьми в закрытой квартире? Ей грезились кошмары, в которых она занимала топ-листы порносайтов, и она с ужасом прорисовывала осуждающие лица родителей и родственников, а также ухмыляющиеся и приценивающиеся – знакомых парней. И еще, презрительные – женские.
Видимо, это несколько отрезвило ее, и поток ругательств прекратился. Опасно злить человека, обладающего такой убойной записью. Иначе все ее кошмары станут явью.
Собиралась она быстро, словно покидала зачумленный район. Я почувствовал себя лишним, накинул куртку и ушел. Забыв головной убор и зонтик, я шел по улице вниз, к Дону, и крохотные капли дождя, казалось, моментально испарялись с моего пылающего лица.
Неожиданный удар судьбы. Именно так гадалки говорят, когда выпадает перевернутый пиковый туз. Неожиданный… Только вот, был ли он неожиданным? Сейчас я понял, насколько мне не хотелось верить в кино, прокат которого был любезно предоставлен собственным мозгом и Джином. Я не верил до последнего в то, чему стал невольным свидетелем.
Вместо того, чтобы попытаться разрешить все сразу после памятного «просмотра», в четверг, я растянул этот удар на два раза. От этого удар не стал слабее – он разделился на два равноценных, каждый из которых был вполне смертелен. Раньше я со смехом читал или слушал про приговоры американской судебной системы – такие, как «два пожизненных заключения», или «186 лет тюрьмы». А теперь ощутил, как дважды за последние три дня умерла одна и та же моя любовь – и вместе с ней дважды умер и я.
Я наблюдал за своими ощущениями, ощущениями трупа, не в силах размышлять ни о чем другом. Дышать было трудно, сердце старательно изучало пляску святого Витта, то застревая в горле, то отдаваясь в собственных мокрых пятках – я выскочил на улицу в домашних тапочках.
