Книга Что я делала, пока вы рожали детей - Кристин Ньюман

Храмовая гора и правда являлась самой высокой точкой над источником воды.

«Итак, это было самое важное место в городе. На него поднимался Авраам, когда Бог повелел ему убить сына. Отсюда Мухаммед вознесся в рай. Теперь там должен стоять иудейский храм, или Мессия не придет, и так далее, и так далее», – закончил Омри.

Столько конфликтов и все из-за географии.

В Иерусалиме есть закон, что все здания должны строиться из кремового иерусалимского камня, который использовался при строительстве древнего города. Поэтому весь город очень светлый и меняет цвет на рассвете и на закате. Посреди всей этой белизны есть одна выделяющаяся постройка – голубая с золотым мечеть на Храмовой горе, пожалуй, самое спорное здание в мире. Окруженная белым израильским камнем, она выглядит фантастично. На мой взгляд, если бы конфликтующие стороны могли просто сосредоточиться на наслаждении красотой двух культур, которые соединяются в этом городе, а также на их общей любви к хумусу, все можно было бы решить.

Мы продолжили прогулку по городу, проходя по остановкам паломнического крестового хода. Омри поведал нам о своем взгляде на события, происходящие в городе. И он рассказывал потрясающие истории: например, о лестнице, которую оставили на крыше Храма Гроба Господня, стоящего на месте, где был распят Иисус. Каждая ветвь христианской церкви считает себя причастной к этому храму, и они яростно спорят, кто какую ступеньку у входа в него будет подметать. Ключи от самого священного в христианском мире храма хранятся у мусульманской семьи на этой же улице, потому что ни одна из христианских конфессий не может вынести того факта, что они будут у другой христианской конфессии. А история с лестницей следующая: однажды оставили на крыше здания, и ни одна из ветвей церкви не взяла на себя ответственность за это. Таким образом, лестница простояла на крыше здания шестьдесят лет.

Мне очень понравился тот день. Я всегда говорю, что мне нужно путешествовать, чтобы не умереть от скуки наедине со своим внутренним монологом. Думаю, что в целом у большинства из нас есть примерно 20 основных мыслей. И мы просто возвращаемся к ним снова и снова, меняя их местами, день за днем. Возможно, у вас иначе, но мой набор мыслей включает в себя: «Я должна позвонить маме», «Я хорошо делаю свою работу?», «Почему у меня все еще прыщики на шее?» «Почему я не соберусь и не позвоню маме или уже не откажусь от этого, ведь все лучше, чем тратить энергию на чувство вины за то, что я ей не звоню?» И так далее.

Да, если я не уезжаю из города, я думаю об этом. Подобные размышления согревают меня по ночам. И ради всего святого, конечно, они мне надоедают.

Но в путешествии мы вынуждены думать о чем-то новом. «Данная улица безопасна?» «Правильный ли автобус подошел?» «Было ли это мясо когда-то домашним питомцем?» Сам ход мыслей не так уж и важен, просто приятно разнообразие. И оно хорошо мобилизует мозг. Я словно ощущаю рождение новых нейронных связей: когда нужно решать новые проблемы, я снова мыслю очень быстро, как в детстве. Даже процесс знакомства с Израилем, один мой день в Иерусалиме встряхнул мою голову лучше, чем все остальные посещенные мною места. Я люблю Иерусалим именно за это.

После дня с Омри мы отправились домой и переоделись для нашего ужина с ортодоксальной семьей моего друга. Тесные колготки, длинные юбки, черные кофты с длинными рукавами; мы сделали приличные прически и постарались превратить себя в воплощение скромности.

По дороге на ужин мы остановились у Стены Плача – в 6.52 должен был начаться закат. По пятницам это прекрасное зрелище. Женщины молятся на одной стороне, мужчины на другой, женщины тянут руки через стены своим сыновьям. Звуки раздаются невероятные. Тысячи людских голосов соединяются в молитве и песне, и над всем этим раздается совсем другая музыка Старого города Иерусалима – арабские свадьбы.

Мы с Астрид поместили в стену небольшие записочки с желаниями и присоединились к стихийному закатному параду на древних каменных ступенях еврейского квартала. Мы находились в самом священном месте еврейского мира. В священный вечер недели. Со всех сторон – черные костюмы и ермолки. Но где-то на полпути незнакомая женщина похлопала Астрид по плечу и указала на зад моей подруги. И тут мы поняли, что с каждым шагом Астрид ее синтетическая юбка задиралась все выше и выше – до самых ягодиц. Поэтому тысячи ортодоксальных евреев, которым нельзя даже жать женщине руку, наблюдали затянутые в стринги булки моей подруги.

В общем, мы пытались.

Когда Астрид наладила ситуацию с юбкой, мы отправились по каменным улочкам домой к Рейчел, кузине моего калифорнийского друга. Мы зашли к ним в дом, и я, совершенно обо всем позабыв, решила пожать руку ее мужу… которому, конечно, нельзя трогать женщин. Он ухмыльнулся и сказал с необычным русским акцентом: «Я не могу пожать вам руку, но мы очень рады вас видеть».

Рейчел выросла в светской еврейской семье в Индиане, но к 20 годам стала очень религиозной. В йешиве (религиозной школе) в Нью-Йорке она познакомилась с русским мужчиной, живущим в Канаде. Во взрослом возрасте он принял иудаизм. Они несколько раз встретились, решили пожениться и переехать в Иерусалим, где у них родилось «всего» пятеро детей. Для нас с Астрид такая жизнь выглядела довольно безумно… однако эта семья казалась по-настоящему счастливой, они много смеялись и заканчивали друг за друга предложения.

– Он не побоялся пообещать что-то женщине, – отметила Астрид.

– Они так быстро сошлись, что времени на список «за и против» просто не осталось, – сказала я. – Не самый плохой ход.

И еще больше нас удивило то, что Рейчел, в прошлом журналист, написала книгу о еврейских законах, утверждающих место женщины в доме, сексе и в браке. Она часто консультировала женщин по сексуальным вопросам. Муж Рейчел научил ее нескольким техникам для этой цели, поэтому она была эдаким психотерапевтом, развивающим терапию, которая включала в себя как современные психотерапевтические техники и гипноз, так и анализ прошлых жизней. В их маленькой квартирке было изображено несколько радужных водоворотов, которые нарисовали разные люди, пытаясь показать, как выглядела их прошлая жизнь. Все они смотрелись почти одинаково.

Муж Рейчел проводит подобную терапию со многими людьми, иногда по скайпу, сидя в своей черной шапочке и с длинной бородой в своем маленьком каменном домике в Иерусалиме. Я спросила, может ли он применить ее и в моем случае.

– Да, конечно, это намного проще сделать с неевреями, – ответил он.

– Почему же?

– У вас не столь много комплексов. Евреи, проходя регрессионную терапию, хотят измениться, но сотни правил, которым мы должны следовать каждый день, остаются. Таким образом, достичь реального роста и перемен становится очень сложно. Нерелигиозным это дается проще, – пояснил мой собеседник.

Что мне, кстати говоря, нравится в евреях и их церкви – они не пытаются заставить вас примкнуть к ним. Ты или с ними, или нет, что я очень ценю.

Но надо признаться, гуляя по ортодоксальным кварталам Иерусалима, я по-новому взглянула на Иисуса. Даже мне, неверующей, оказалось внезапно очень легко представить, каково было быть евреем в начале первого тысячелетия и соблюдать сотни законов и ограничений, за нарушение которых тебя, скажем, могли закидать камнями. И вот приходит великолепно выглядящий хиппи-раввин в сандалиях и говорит: «Просто любите своего ближнего, прощайте и забывайте, и вы уже хорошие». Неудивительно, что его послание произвело такой фурор. Как сказал мне хасидский гипнотизер-психотерапевт, ортодоксальным иудеем быть тяжело.