Книга Инструктор спецназа ГРУ - Андрей Воронин

Торопливо расплатившись с таксистом она вбежала в нужный подъезд. Лифт очень кстати оказался на первом этаже, словно поджидал ее. Поднявшись на седьмой, она с силой придавила кнопку звонка сорок третьей квартиры. За дверью раздался мелодичный перезвон. Когда там послышались шаги, Валентина отпустила кнопку.

Дверь открылась. На пороге стоял Быков — странно бледный, взъерошенный, с бегающими по сторонам глазами.

— Хвоста за вами нет? — спросил он первым делом.

— Чего? — не поняла Валентина.

— Хвоста… Ну, слежки.

— Н-не знаю. По-моему, нет.

— Ладно, заходите, не стойте в дверях. Не надо, чтобы нас видели вместе.

Он посторонился, пропуская ее в квартиру. Здесь пахло застоявшимся табачным дымом и почему-то свежей рыбой — скорее всего, речной. Это сочетание запахов чем-то не понравилось ей, но чем именно, она понять не успела.

Быков вдруг надвинулся на нее и схватил левой рукой за горло. Правая нашарила ее грудь и больно сдавила.

— Ну, пархатая, — сказал Быков, — снимай штаны, знакомиться будем.

Прижатая спиной к двери, Валентина попыталась вырваться и крикнуть, все еще не в силах осознать и поверить в происходящее, но Быков был сильнее. Его левая рука не пускала наружу рвущийся из горла крик, а правая продолжала жадно шарить и мять, причиняя боль, забираясь под блузку.

— Долго же ты добиралась, — низким, странно тягучим, словно пьяным голосом сказал Быков и укусил ее в губы — не поцеловал, а именно укусил, как собака, до крови. Она замычала от боли и ужаса, и тогда он отпустил ее грудь и, схватив освободившейся рукой за волосы, поволок в кухню и швырнул на аккуратно застеленную серым шерстяным одеялом кушетку.

Она больно ударилась спиной о край кушетки. Что-то хрустнуло — не то спина, не то рассохшееся дерево. Валентина попыталась отползти, забиться в угол. Горло жутко болело и было каким-то чужим — она не могла крикнуть, как ни старалась. Казалось, гортань сузилась до размеров игольного ушка и оттуда исходил только слабый свистящий хрип. Левая грудь будет вся в синяках, мелькнула абсурдная мысль.

— Только пикни, жидовская морда, — сказал Быков, — сверну шею, как твоему Климову.

Он шагнул к кушетке, и тут позвонили в дверь.

Вернувшись домой на метро, Виктор так и не смог заснуть до самого утра. Он ворочался на скрипучей кушетке, жгутом скручивая простыню, то и дело вставал, пил из-под крана отдающую хлоркой воду, курил, меряя кухню шагами, пока не кончились сигареты. Включая свет, видел, что дым повис в кухне, как облако, заполняя собой все пространство. В темноте он, казалось, душил еще сильнее, но держать свет включенным подолгу Виктор боялся: за ним могли следить. А уж о том, чтобы открыть форточку, не могло быть и речи…

В ванне брюхом кверху плавала дохлая плотва. Как ни странно, хотелось есть, но плотва вызывала отвращение — есть эту рыбу было бы почти каннибализмом. Все равно, что жевать этого старого жида.

От волнения и от неимоверного количества выкуренных сигарет опять начала разламываться голова. Лучшее средство от головной боли — это гильотина, вспомнилось вдруг не к месту. Гильотиной сейчас не пользуются. Интересно, как в наше время расстреливают? Или уже не расстреливают? Не помню, черт…

Неужели все-таки попался? Нет, не может быть. Отпечатков пальцев он там не оставлял, а на машину они, кажется, не обратили внимания. А если обратили? Машину нужно будет непременно забрать, только не сейчас. Сейчас там наверняка полно народу — весь квартал, наверное, перебудили. Было бы, из-за чего… Машину надо забрать утром. Если что — возвращался из гостей, под банкой, естественно, понял, что не доеду, поставил машину и поехал на такси. Таксист может подтвердить.

А у кого был в гостях? Н-да… В баре я был. Какой там бар поблизости? Или на рыбалке. Вон и рыба. Да, выпил. Люблю, знаете ли, на природе выпить. Перебрал, сам не помню, как меня туда занесло… Понимаю, что нельзя, так что ж мне было — в лесу под елкой ночевать? Я, знаете ли, инвалид. Воин, блин, интернационалист. Контуженный и отмороженный. Могу справку показать. А Гершковича вашего я знать не знаю и знать не хочу — есть грех, не люблю я эту породу.

За окнами начинало сереть, и скоро предметы в кухне стали приобретать привычные очертания. К этому времени Виктор почти успокоился: в конце концов, визит ментов в лавку мог быть чистой случайностью, никак не связанной с ним, Виктором Быковым. Но, случайность это или нет, не заметить труп они не могли, так что расслабляться не стоило.

Уже в половине восьмого утра Быков был у магазинчика. Здесь все еще стояли милицейские машины, в которых безмятежно дремали водители — то ли совесть У них была чиста, то ли не было ее вовсе. На крылечке маячил скучающий сержант с автоматом под мышкой. Сержант Виктору не понравился, и он стал с преувеличенным вниманием изучать фонарный столб, облепленный объявлениями, налепленными так густо и многослойно, что его поверхность напоминала шелушащийся древесный ствол — березовый, пожалуй. Виктор уже собрался было для вида оторвать пару бумажек с телефонами, но тут сержант, которого, видимо, окликнули изнутри, встрепенулся, придал своей сонной физиономии деловой служебный вид и скрылся в магазине.

Стараясь не торопиться, Быков пересек улицу и сел за руль своего «москвича». Свернутая в квадрат пленка по-прежнему лежала на сиденье. Мотор, чихнув, завелся, и Виктор, неторопливо отъехав от обочины, медленно прокатился мимо милицейских машин. Водители по-прежнему дремали. Он выехал на улицу с двухсторонним движением и направил «броневик» к дому. По дороге он заехал на заправку, а заодно купил водки и сигарет нанеся тем самым чувствительный удар по своему бюджету — до пенсии оставалась неделя.

Все-таки это было неправильно. Оставшийся лежать на полу труп старика каким-то образом разрушал стройную, налаженную систему, мешал, вот именно, как крошка под простыней. И не в том дело, что Виктора могли арестовать — в конце концов, на войне как на войне. За идею надо не только сражаться, за идею надо быть готовым умереть. Именно мученичество делает идею бессмертной. Взять хотя бы христианство. Получило бы оно такое широкое распространение, не предай Иуда Христа? Вряд ли. Получается, что и от евреев на свете бывает польза.

Нет, оборвал он себя. Совсем не это должно получаться. Получается совсем другое. Идея нуждается в мучениках, требует полива и удобрения. Кровью и прахом… И чем величественнее идея, тем больших жертв она должна требовать. Гитлер это хорошо понимал, но он был псих и сифилитик и, естественно, все изгадил и испортил со своими вечными истериками и дурацкой челкой.

«Готт мит унс», — вспомнил Виктор. Так они писали на пряжках солдатских ремней. «С нами бог». Вот тут-то они и просчитались. Высоковато занеслись. Бог испокон веков был, есть и будет с русскими. Бог не выдаст. Виктор, конечно, в диктаторы не метит. Нам бы свое дело делать потихонечку, мы не гордые. А из искры, как известно, возгорится пламя… Во глубине сибирских руд. Во глубине сибирских руд недаром слышится кряхтенье. Не пропадет ваш скорбный труд — дерьмо пойдет на удобренье. Классика бессмертна, господа жидомасоны. А В. Быков, хоть и не бессмертен, но пока что жив и ни в тюрьму, ни на тот свет не собирается. Мы с вами еще споем. И съездим на рыбалку.