Книга Воин Пустоши - Алексей Бобл

— То бишь, бензинчик у нас покупать будете? — кивнул таможенник.

Макота нетерпеливо постукивал каблуком по подножке.

— У вас, у вас. Ты, слышь, намеренно злишь меня, железяка? Открывай уже, мы цельные сутки без остановки ехали!

— Три машины, мотоциклетка, двенадцать персон… — стал неторопливо считать киборг. — Богатый клан, однако, большой. Десять монет с тебя.

— Ладно, заплачу.

Пружина немного удивился — он помнил, как атаман торговался за каждый медяк, когда его караван въезжал на Мост. Что-то очень уж поспешно он сейчас принял назначенную цену… Но таможенник хотел спать и потому не придал этому особое значение. Повернулся и кивнул маявшемуся у лебедки Гангрене, который искоса, с большим интересом заглядывал сквозь окошко в кабину крана.

— Верти! — крикнул киборг.

Гангрена положил у ног дубинку устрашающих размеров, головка которой, покрытая затвердевшей смолой, была утыкана осколками стекла, гвоздями и острыми железяками, поплевал на ладони и взялся за рукоять, торчащую из лебедки.

Заскрипело, натянулся трос на стреле, часто защелкало колесо, через которое он уходил вниз, к воротам — и решетчатая створка медленно поползла между высокими штангами, приваренными к столбам по бокам от нее.

Макота спрыгнул с подножки и пошел впереди «Панча», который медленно покатил следом. За ним поехали мотофургоны с мотоциклеткой, но люди из каравана обратно в них не полезли, а направились в ворота на своих двоих и быстро разошлись по двору.

Решетка поднялась до предела, и Гангрена перестал крутить. Воровато покосившись на отвлекшегося киборга, он нырнул в будку, схватил с пола бутылку и жадно припал к ней. Не часто простому охраннику доводилось пить такой чистейший самогон, настоянный на травах, растущих в радиоактивном иле под Мостом!

Гангрена, большой любитель выпивки, жадно урча, присел на корточки, чтобы не маячить в окне, потом вообще плюхнулся задом на пол, упершись в него отведенной за спину рукой, отклонился назад и задрал голову, вливая в себя пойло. Кадык на волосатой жилистой шее ходил вверх-вниз, он громко сглатывал, тонкая струйка самогона текла по подбородку и дальше, за шиворот. В голове зашумело, загудело. Он пил, не отрываясь. Гул стал сильнее, и когда охранник оторвался от горлышка, все вокруг поплыло. Страшно довольный собой, Гангрена бросил пустую бутылку под кровать и снова сел на корточки. Ухмыляясь, на четвереньках подобрался к двери и выставил в нее голову, вспомнив о том, что надо бы выскользнуть из будки незаметно для Пружины, а то гадский киборг сильно осерчает. Гангрене казалось, что сквозь шум в голове доносятся какие-то приглушенные звуки, но слишком невнятные, чтобы понять, что они значат.

Ухватившись за лебедку, охранник выбрался из будки.

На худом, с выступающими скулами и острым подбородком лице его возникло недоумение.

Пружина лежал неподалеку, скребя по земле железной ногой, а над ним, поставив ступню на выпуклый живот киборга, торчал какой-то мужик с автоматом в руках. Гангрене на мгновение показалось, что под курткой его прошла волна блеклого зеленоватого света.

Рядом лицом вниз валялся Пешка, дружок Гангрены, между лопаток его торчал кусок арматуры. Из гнезда слева от ворот свешивался охранник, и в ярком свете фар здоровяку показалось, что голова того утыкана иглами. Ну, будто ядовитый еж-мутафаг, водятся такие возле глиняного карьера на берегу.

Сквозь ворота во двор тихо вбегали полуголые люди с перьями в волосах.

Гангрена вообще был парнем величины и силы необычайной — самым здоровенным на Мосту, это все признавали, великан всегда побеждал в местных кулачных боях со ставками, его некоторые даже мутантом из-за этого обзывали. Хотя мозги у Гангрены были не такие большие, как мышцы, и мыслей в этих мозгах гуляло немного. Но тут он как-то сразу все понял: людоеды напали на Мост! Да не одни — сговорились с караванщиками!

— А-а-а… — замычал Гангрена, мучительно трезвея, и, все еще стоя на четвереньках, потянулся за своей дубинкой. Если бы он смог ее схватить, если бы просунул руку в кожаный темляк на узком конце да покрепче уперся бы ногами в землю, да пошире замахнулся бы… вот тут бы нападающим и пришел конец, даже пули Гангрену не остановят — его как-то в драке четырежды ранили, но он все равно отметелил врагов так, что они уже не встали, а сейчас, тем паче, на нем была жилетка с пластинами из костей панцирных волков, которую он позавчера выиграл на спор у ныне мертвого дружка Пешки, выпив залпом две бутылки…

Но в этот раз Гангрене не суждено было показать силушку.

Пальцы его только-только коснулись дубинки, когда прямо перед ним возникла страшная рожа — губы что кабанье рыло, нос вывернут, один глаз выше другого — и между бровей Гангрены уперся широкий ствол порохового самострела.

— Не феффайфя, фафень, феф фафкй офанефя.

И тут же сбоку в поле зрения возникло другое лицо, нормальное, и перевело:

— Ты, слышишь, парень, не дергался бы, а то без башки тебя оставят.

И Гангрена, пораскинув мозгами, решил не дергаться. Ну, его. Оно того не стоит. Да и не все ли равно, на кого работать? Можно и новому хозяину послужить. Всяко лучше, чем головы лишиться, даже если мыслей в этой голове негусто.

* * *

Решетку опустили, в гнездах на столбах засели кочевники, бандиты поставили машины за будкой подъемного крана, чтобы они прикрывали двор перед воротами от случайного взгляда. Хотя в этой части сооружения жилых построек почти не было, а они проделали все быстро и тихо, и там вряд ли что-то услышали.

— Скока живых, скока мертвых? — спросил Макота, прохаживаясь перед лежащими и сидящими охранниками. Лежали раненые и мертвецы, сидели те, кого только оглушили и припугнули. Всем, кто остался жив, стянули проволокой руки за спиной.

Позади пленных стояли, подняв стволы и копья, несколькобандитов и дикарей. Остальные нападающие прятались за машинами, нацелив оружие в сторону озаренной редкими огнями бетонной полосы, уходящей к далекому берегу.

— Шестерых завалили, — доложил семенящий за хозяином Дерюга. — Тех, что в гнездах сидели, ну и еще пару. А смугложопые быстро сработали, тихо.

— Ага.

Заложив большие пальцы за ремень на поясе, атаман остановился в конце ряда охранников. Там сидели двое: раненный в плечо Пружина и никуда не раненный, быстро протрезвевший Гангрена.

— Ну что, железка? — осклабился атаман, наклоняясь к киборгу, который держался за плечо, пытаясь унять кровь, вовсю бегущую между пальцами и уже пропитавшую всю левую сторону рубашки. — Помнишь, как ты с меня деньгу качал, когда мы с той стороны въезжали?

Пружина молчал — его мутило от боли, он сцепил зубы и часто вытирал испарину со лба.

— У-у, морда! — атаман ногой пихнул его в грудь, и киборг упал на спину. Что-то пшикнуло в механической ноге, и на землю брызнула струйка машинного масла. Стоящий за его спиной Кабан шагнул назад, чтобы голова Пружины не ударилась о его ноги, потом обошел киборга и прошамкал: