Книга Война никогда не кончается - Ион Деген

А еще несколько раз – серьезным. Это когда он говорил о Коране, о мусульманстве, о исламе.

Захарья был очень удивлен, узнав, что я еврей. В Аткарске, уже перейдя в десятый класс, он впервые увидел эвакуированных евреев. Оказалось, что это обычные люди. Но он был наслышан, что евреи не воюют. Правда, среди эвакуированных евреев почему-то почти не было мужчин призывного возраста. Но ведь говорили.

И вдруг выяснилось, что его непосредственный командир, занимавший самую опасную должность в самом опасном батальоне самой опасной бригады, – еврей. На первых порах Захарья не скрывал своего удивления.

К сожалению, я не мог ничего рассказать ему ни о нашей религии, ни о нашей истории. Увы, я не знал.

А Захарья рассказывал о Мухаммеде, о Коране, о величии мусульман, о их империи от Гибралтара до Индии. Как правило, завершал он беседу неопределенной фразой: «Вот вернусь я в Аткарск с Золотой Звездой Героя…»

Почти такой же фразой он завершал шутовские рассказы о выдуманных снах. Но как по-разному они звучали!

Тринадцатого января 1945 года мы вступили в бой. У меня был очень хороший экипаж. Но о командире орудия гвардии старшем сержанте Загиддулине можно было говорить только в превосходной степени. Спокойствие в самой сложной обстановке. Мгновенная реакция на мою команду. Абсолютно точная стрельба – поражение цели с первого снаряда.

На шестой день наступления четыре уцелевших танка нашей роты спрятались за длинным кирпичным строением. В полукилометре на запад от него перед жидкой посадкой молодых елей нагло, не маскируясь, стоял «тигр». Что могли сделать наши снаряды трехсот-миллиметровой лобовой броне этого танка? А он мог прошить нас насквозь. Поэтому мы и носа не смели высунуть из-за строения.

Четыре офицера тщательно изучали карту. Мы выискивали хоть какую-нибудь возможность незаметно зайти «тигру» в тыл или хотя бы во фланг.

В этот миг мы вдруг услышали моторы «тридцатьчетверок». Трудно было поверить своим глазам. Слева от нас, подставив беззащитные бока под болванки, на юг колонной, словно на параде, шли десять новеньких «тридцатьчетверок».

Я выбежал из-за укрытия, пытаясь привлечь внимание несчастных танкистов, пытаясь увести танки в укрытие. Вспыхнула головная машина. Вторая. Третья.

Я метался по заснеженному полю, забыв об опасности. Я чуть не плакал. Что же они делают?

Наконец меня заметили и поняли, что я не просто так размахиваю руками, а подаю команду.

В укрытие мне удалось увести четыре оставшихся танка. Юные офицеры, испуганные, подавленные, рассказали, что это машины Первого Балтийского корпуса, что свежее пополнение, только что из маршевой роты, понятия не имело о реальной обстановке, что какой-то идиот или мерзавец приказал им выйти на исходную позицию, где они получат приказ на атаку. Они были поражены, узнав, что эта позиция расположена далеко в немецком тылу.

Вероятно, отдавший приказ был мерзавцем, а не идиотом. Вероятно, он надеялся на то, что необстрелянные младшие лейтенанты, не понимая, на что они идут, проскочат на шоссе. Но какого черта надо было пересекать полосу наступления нашего батальона?

Я размышлял над тем, как использовать дымы шести пылающих «тридцатьчетверок», чтобы пробраться мимо «тигра», в котором сейчас наверное, ликуют по поводу легкой победы. Нет, никаких шансов. И тут мне в голову пришла идея.

Справа от строения, за которым мы скрывались, небольшой яблоневый сад был отгорожен от поля высоким забором, увитым диким виноградом. И сад и забор оголены и заснежены. Но сюда можно незаметно выкатить машину. Я позвал Загиддулина и показал ему позицию.

– Единственный шанс – попасть в пушку «тигра» первым же снарядом. Если ты не попадешь, нам крышка.

Захарья долго разглядывал «тигр» в бинокль.

– Давай, лейтенант. Аллах милостив. Механик-водитель осторожно выехал на намеченное мной место.

Мне показалось, что Загиддулин выстрелил слишком поспешно. Но когда рассеялся дым, мы увидели «тигр» с отсеченной пушкой.

Четыре танка выскочили из-за укрытия и понеслись к посадке. А вслед за нами пошли четыре уцелевших танка Первого Балтийского корпуса.

Попасть в орудие танка на расстоянии пятьсот метров с первого выстрела! Только Загиддулин был способен на это.

Мои командиры – от ротного до командира бригады – не скрывали восторга.

Прошло еще два дня и три ночи. Мы были уже на пределе. Единственное желание – спать. Я не представляю себе, где мы черпали силы на очередную атаку или даже на непродолжительный марш.

Из остатков машин нашей бригады, тяжелотанкового полка и полка 152-миллиметровых самоходок соорудили сводную роту, и я в награду удостоился чести командовать этим неуправляемым подразделением. Так, на один день я стал командиром роты.

Утром 21 января получил приказ на атаку. Еще не рассвело, когда я влез в свою машину. Экипаж ждал меня с завтраком. Мы стали разливать водку. Захарья накрыл свою кружку ладонью.

– Я мусульманин. Перед смертью пить не буду.

Никто ничего не сказал. Мы чувствовали, мы знали, что на сей раз он не шутит.

Загиддулин подбил немецкий артштурм в тот самый миг, когда артштурм выпустил болванку по нашей машине. Не знаю, были ли еще на войне подобные случаи. К счастью, наш танк не загорелся.

Раненый в голову и в лицо, я почти не реагировал на происходившее. Может быть, я так продолжал бы сидеть, глотая кровь, противно пахнущую водкой. Но к действию, как выяснилось потом, к неразумному действию, меня пробудил едва слышный голос моего стреляющего:

– Командир, ноги оторвало. С усилием я глянул вниз. Захарья каким-то образом удержался на своем сиденьи. Из большой дыры в окровавленной телогрейке вывалились кишки. Ног не было. Но и культей сверху я не увидел.

Не знаю, был ли он еще жив, когда, преодолевая невыносимую боль в лице, я пытался вытащить его из люка. Длинная автоматная очередь полоснула по нам. Семь пуль впились в мои руки.

Я выпустил безжизненное тело моего стреляющего. Чуть больше двух месяцев в одном экипаже с Захарьей Загиддулиным. Девять неполных дней вместе в бою. Небольшой промежуток времени для тех, кто не знает, что такое время на войне.

Но это целая эпоха для тех, кому война отмеряла секунды в ударной танковой бригаде.

Именно поэтому так часто я вспоминаю моего друга Захарью.

А сейчас я еще вспоминаю все то, что он рассказывал мне об исламе. Хорошие и нужные уроки. Мог ли я предполагать, что они так понадобятся мне?

Я вспоминаю, как в конюшне, превращенной в казарму, представился мне новый стреляющий.

И, перечеркнув присущую ему насмешку над всем, в том числе и над собой, я очень серьезно повторяю: доблестный сын татарского народа, гвардии старший сержант Захарья Калимулович Загиддулин.

1992 г.