Книга Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Челер снова прошелся надменным взглядом по негодующей толпе и поморщился. Он не опасался ее гнева, штыков, и ружей береговой охраны вполне хватало, чтобы подавить бунт истощенных жаждой и голодом горцев. Холера и чума среди махаджиров — вот что представляло большую опасность, и это могло стоить ему головы. В памяти была жива позапрошлогодняя вспышка холеры в Самсуне, которую завезли убыхи и проморгала комендатура. В тот раз гнев Омер-паши обошел стороной коменданта, его отправили в забытый аллахом гарнизон, а заместитель поплатился своей жизнью. Повторять их ошибок Челер не собирался, но и проливать кровь лишний раз не горел желанием. Империя нуждалась в воинах, чтобы воевать с гяурами, а горцы сражались, как никто другой.

Он широко расставил ноги-тумбы и, казалось, врос в палубу. Поднятая над головой пятерня погасила волну гнева, и, когда наступила тишина, могучий бас Челера безраздельно властвовал на фрегате. Первые его фразы породили в душах горцев надежду.

— Судьба жестоко обошлась с вами…

— Нами… — горестно выдохнула толпа.

— Теперь все позади…

— Позади… — печальное эхо сотен голосов поплыло над морем.

— Великий султан милостив, он дарует вам жизнь…

— Жизнь?! — прошелестело в ответ.

— Это называется жизнь?! Половина из нас лежит на дне! — кто-то не выдержал и сорвался на крик.

— Сулейман хуже гяура! Кто вернет мне сына и мужа? Кто?! — вторил женский голос.

И в лицо Челеру, Сулейману, охране полетело:

— Шайтаны!

— Проклятые собаки!

— Аллах вам этого не простит!

— Вы за все заплатите!

Толпа, наливаясь гневом, готова была обрушиться на турок. Сулейман махнул рукой аскерам, и они взялись за оружие. Береговая охрана теснее сомкнула свои ряды вокруг Челера и ощетинилась штыками. Горцы — мужчины и женщины, — доведенные до предела, уже готовы были броситься с голыми руками на них. Врач и переводчик попятились, Сулейман схватился за пистолет. Еще мгновение — и могла начаться резня, но Челер снова сумел взять ситуацию в свои руки.

— Стойте! Хватит крови! — воскликнул он.

— Лучше смерть, чем такая жизнь!

— Паршивый шакал и тот живет лучше! — ревела толпа.

— Все уже позади. Я здесь, чтобы помочь вам! — кричал Челер.

— Мы это уже слышали!

— Подавитесь своими баранами и ослами!

— Кто нам вернет детей?

— Братья, погодите! Стойте! — пытался остановить готовую вот-вот начаться резню князь Геч, вышел вперед и потребовал: — Нам нужна вода и помощь врача!

— Пусть заберут раненых и стариков! Сколько им можно мучиться? — выкрикнул Шмаф.

— Врач здесь, а воду сейчас подвезут, — заверил Челер, и это смягчило гнев горцев.

Они отступили. Охрана и аскеры опустили сабли и штыки. Но в задних рядах еще продолжали бушевать и из них неслись крики:

— Верните нашим старикам оружие!

— Дайте хлеба!

— Накажите Сулеймана!

— Хлеб вам будет! Оружие — нет! Его носят воины! — оставался непреклонен Челер.

— А мы кто?! — возмутился Джамал Бутба.

— Вы беженцы и по законам нашей страны не имеете права носить оружие.

— А убивать безоружных — это тоже по закону вашей страны?! Накажите Сулеймана! Его надо повесить! — негодовал Шмаф.

— Он слуга султана, — отрезал Челер и заявил: — Лучше подумайте о себе.

— Уже думали. Будь проклят тот день и час, когда моя нога ступила на борт этого гроба, и ваш султан с его обещаниями! — не мог остановиться Шмаф.

Переводчик съежился и не решался перевести. По лицу и горящим глазам Шмафа Челер догадался, что тот сказал, и потребовал перевода. А когда услышал, то его холеная физиономия пошла бурыми пятнами. Сулейман яростно сверкнул глазами и махнул рукой матросам, те схватились за ятаганы. Геч поспешил смягчить выпад Шмафа, затолкнул его в толпу, смирив гордость, склонился и смиренно произнес:

— Прошу простить нас, господин комендант. Мы измучены всеми теми несчастьями, что…

— Отдайте мне собаку, которая посмела лаять на самого султана! — прорычал Челер.

— Пусть попробует взять! — огрызнулся Шмаф.

— Тише! Тише! Подумай о нас! — зашикали на него и из толпы.

Геч, став заложником ситуации, лихорадочно соображая, как из нее выпутаться, объявил Шмафа сумасшедшим.

В ответ Челер отрезал:

— Теперь потеряет голову!

— Аллах его уже наказал, забрав семью, — использовал последний аргумент Геч.

Ярость коменданта погасили не столько эти слова, сколько вид присмиревших горцев. Его рука отпустила рукоять ятагана, и он объявил:

— Запомните, теперь вы подданные великого султана и наследника Аллаха на земле! Его слово — закон для всех смертных. Непокорных ждет смерть!

— Запомним, — процедил сквозь зубы Геч и затем спросил: — Когда мы сойдем на берег?

— После карантина!

— Какого?!

— Видишь на рейде парусник?

— Да, — подтвердил Геч.

— Там холера.

— Но у нас ее нет! А есть больные и раненые.

— Поэтому здесь врач.

— Тогда пожалейте наших стариков и детей. Их убивает солнце! — взмолился Геч.

Но Челер остался непреклонен, и, оставив без ответа эту последнюю просьбу, спустился к шлюпке. Вместе с ним фрегат покинул капитан Сулейман. Вслед за ними на фелюгу перебралась команда, и на борту фрегата воцарилось напряженное ожидание. Горцы бросали тоскливые взгляды на берег, слабая надежда на лучшую долю, жившая в их сердцах, в Самсуне умерла навсегда. Обещанный Дзаганом и другими посланцами султана «рай» на деле обернулся земным адом. Впереди несчастных ждали жалкое существование и жестокая борьба за выживание.

Несчастья и безысходность, которым, казалось, не будет конца, подобно ржавчине, точащей закаленный булат, разъедали души и совесть горцев. Голод и от камня откусит, а нужда съест и честь. Теперь, когда умерла надежда на помощь султана, кто как мог устраивал свою жизнь. В очередь больных, выстроившуюся к врачу, становились и те, кто твердо стоял на ногах. Не закрывалась дверь и в каюту начальника береговой охраны. С ними шел торг за крышу над головой и за клочок земли, который можно было бы распахать, засеять и потом прокормить семью.

К вечеру на причале собралась бедно одетая толпа, в ней все чаще мелькали черкески. Слухи о беженцах из Абхазии всколыхнули убыхов и абхазов, осевших в Самсуне и его окрестностях. Здесь, на чужбине, тоска о покинутой родине изводила вдвойне, и они были рады услышать хоть что-то, что могло бы ее смягчить.