Книга Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Этот неожиданный период междуцарствования (27 ноября — 13 декабря) и подтолкнул тайное общество к решительным действиям, хотя «столица, где должно было все решиться, заключала в себе небольшое число членов. Прочие были рассеяны по всему пространству обширнейшей Российской империи… Несмотря на то, обстоятельства показались такими благоприятными, что оно решилось испытать свои силы и подвергнуться всем личным бедствиям, в которые неудача должна была погрузить их. Они давно уже обрекли себя служению Отечеству и презрели страх бесславия и позорной смерти» (С. П. Трубецкой. «Записки»).

Спустя полтора с лишним столетия мы можем оценить дальновидность их цели: «они всем сердцем и всею душою желали: поставить Россию в такое положение, которое упрочило бы благо государства и оградило его от переворотов, подобных Французской революции, и которое, к несчастью, продолжает еще угрожать ей в будущности» (С. П. Трубецкой). Для понимания этой опасности не надо было обладать особой прозорливостью: в памяти старшего поколения сохранились ужасы Французской революции и зверства пугачевщины.

Между тем положение законного наследника престола — Николая оставалось сложным и неопределенным. 3 декабря в Петербург доставили письмо Константина об отречении, но «Константин Павлович не сделал никакого ответа, который бы мог послужить доказательством для народа, что он добровольно отказывается от престола и уступает его ближайшему по себе наследнику. Говорили, что ответ, которым он предоставлял престол на волю желающего, был написан в самых неприличных выражениях… Должны были удовлетвориться напечатанием писем Константина Павловича об отречении покойному императору, писанных в 1822 году», — вспоминал С. П. Трубецкой. Новая присяга, на этот раз императору Николаю I, была назначена на 14 декабря. А. Е. Розен в «Записках декабриста» рассказывал: «12 декабря вечером я был приглашен на совещание к Рылееву и князю Оболенскому; там застал я главных участников 14 декабря. Постановлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина… Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упраздненным и ввести немедленно временное правление из пяти человек по выбору Государственного совета и Сената… В случае достаточного числа войска положено было занять дворец, главные правительственные места, банки и почтамт для избежания всяких беспорядков. В случае малочисленности военной силы и неудачи надлежало отступить к Новгородским военным поселениям. Принятые меры к восстанию были неточны и неопределительны».

Авантюрность этого плана очевидна, но это еще не значило, что он был обречен на провал. Сколько переворотов совершалось под лозунгами, не совпадающими с их истинными целями! Как принято в подобных предприятиях, в первую очередь положено занять Зимний дворец, банки, почтамт. Отступать к военным поселениям в случае неудачи решено потому, что восставшие рассчитывали найти там поддержку: страшные условия жизни в этих поселениях приводили к частым бунтам. Спустя несколько лет после событий на Сенатской площади, в 1831 году, военные поселения Новгородской губернии охватило восстание, которое подавляли при помощи армии.

События на Сенатской площади могли сложиться по-разному, замыслы и действия декабристов могли вызвать самые непредвиденные последствия, положить начало смуте. «В случае даже совершенной удачи невозможно было предвидеть, к какому концу это приведет; и нельзя было надеяться, чтоб порядок и спокойствие сохранились в государстве», — признавал С. П. Трубецкой. 16 декабря Константин писал одному из своих приверженцев в Петербурге: «Долг верноподданного есть слепое и безмолвное повиновение к высшей власти». А за несколько дней до этого, 12 декабря, на собрании у Рылеева «…все из присутствующих были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех, и только один из всех поразил меня совершенным самоотвержением…

– Да, мало видов на успех, но все-таки надо, все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды.

Еще сейчас слышу звуки, интонацию — все-таки надо, — то сказал мне Кондратий Федорович Рылеев», — вспоминал А. Е. Розен.

Смутно и странно начинался этот день. И император, и заговорщики имели все основания для тревоги: Николай слишком хорошо знал, что у него мало безусловных, надежных сторонников, а члены тайного общества решили выступить, хотя «декабря 12-го поутру собрались депутаты от полков к Оболенскому. На вопрос его: сколько каждый из них уверен вывести на Сенатскую площадь, они все отвечали, что „не могут поручиться ни за одного человека“» (И. Д. Якушкин. «Четырнадцатое декабря»).

Ранним утром 14 декабря войска начали присягать на верность новому императору. И вновь разгорелись страсти: Николай или Константин? Полковые командиры зачитали офицерам отречение Константина и манифест Николая. В Московском полку, как и в других, готовились к присяге: «Александр Бестужев отправился один в казармы Московского полка, где все было уже готово к присяге: на дворе были выставлены знамена и налои. Бестужев пробежал прямо в роту своего брата (поручика Михаила Бестужева. — Е. И.), которая уже была в сборе, и начал уверять солдат, что их обманывают, что цесаревич никогда не отрекался от престола и скоро будет в Петербурге, что он его адъютант и отправлен им нарочно вперед и т. д.» (И. Д. Якушкин). «Не хотим Николая — ура, Константин!» — отвечали солдаты.

Улицы Петербурга заполнены горожанами, взволнованными, чего-то ждущими. Н. С. Голицын вспоминал: «…я, увидав множество народа у главных ворот Зимнего дворца, пошел туда. Я прибыл в то самое время, когда император Николай Павлович, верхом на лошади, объявил народу об отречении в его пользу великого князя Константина Павловича от престола и о своем вступлении на престол. Стоя в задних рядах народной толпы, неистово кричавшей „ура!“ и бросавшей шапки вверх, я не мог расслышать слов государя».

А неподалеку, на других площадях и улицах, тоже толпы и крики. Сохранился рассказ старика полицейского, записанный в 1860-е годы литератором Н. А. Благовещенским («Из воспоминаний петербургского старожила»). В 1825 году этот человек служил помощником квартального надзирателя в Адмиралтейской части. Его простодушное повествование сохранило штрихи, позволяющие лучше представить происходившее в тот день: «Иду, я, братец ты мой, утром в квартал (полицейский участок. — Е. И.), это 14 декабря… Смотрю я: народ это ходит. Ну что же? пусть его ходит… Пришел я в квартал… Вдруг слышим на улице крик. Говорят, что идут толпы разного звания людей и все кричат. Вот мы и вышли. Слышим, кричат: „Константина! Константина!“»

Воздух этого дня пронизан лихорадочным возбуждением, каким-то увлечением — оно захватывает многих. Солдатам довольно нескольких слов, приказа младшего офицера, чтобы выйти на площадь: «Приехавши в казармы и узнавши, что лейб-гренадеры присягнули Николаю Павловичу и люди были распущены обедать, они (декабристы А. И. Одоевский и П. П. Коновницын. — Е. И.) пришли к Сутгофу с упреком, что он не привел свою роту на сборное место, тогда как Московский полк давно уже там. Сутгоф, прежде про это ничего не знавший, без дальних слов отправился в свою роту и приказал людям надеть перевязи и портупеи и взять ружья; люди повиновались, патроны были тут же розданы, и вся рота, беспрепятственно вышедши из казарм, отправилась к Сенату. В это время случившийся тут батальонный адъютант Панов бросился в остальные семь рот и убеждал солдат не отставать от роты Сутгофа: все семь рот, как по волшебному мановению, схватили ружья, разобрали патроны и хлынули из казарм. Панова, который был небольшого роста, люди вынесли на руках…