Книга Француженки не верят джентльменам - Лора Флоранд

Она тоже всю неделю мало спала. Работала или читала допоздна, проводя время в тишине, а вставала рано, потому что любила рассветные часы. А одно утро отдавала безделью, чтобы набраться новых сил.

Но настал момент, когда она уже не могла дольше лежать. Тихонько встав, она проскользнула в ванную. Приняв душ, попыталась расчесать волосы, и от боли ее глаза наполнились слезами. У Габриэля не было кондиционера, а после вчерашнего ее волосы превратились в спутанную массу. Она обернула вокруг себя полотенце и, держась за расческу, застрявшую в волосах, направилась к двери, чтобы выглянуть и посмотреть, не пойдет ли он в ванную, пока она будет пытаться расчесать свои спутанные волосы.

Теперь он лежал на спине, держась за подушку обеими руками и сжимая ее. Одна его нога была согнута в колене. Взор устремлен в потолок.

Боже, какое у него красивое тело!

Ее взгляд скользнул по его животу, отметив слабый загар, который позволял предположить, что иногда, наверное по выходным, он занимается каким-то пляжным видом спорта, и более бледную линию на бедрах вокруг той интимной части его тела, которая никогда не видела солнца, но сейчас была обнажена для нее.

Жар охватил ее. И еще гордость, что он желает ее.

Этого хватило бы, чтобы заставить женщину пересечь комнату, сесть на него верхом и снова завладеть им. О, если бы только ей удалось вытащить из волос эту чертову расческу!

Мышцы его живота дрогнули.

– Putain, что я сделал такого, что заставило тебя плакать? – спросил он.

Она взглянула ему в лицо и обнаружила, что он осторожно наблюдает за ней.

– Ты такой пылкий, – беспомощно сказала она. – Возможно, не стоит все время повторять это тебе.

Он перекатился на бок и оперся на локоть, приподняв бровь.

– Мне это приятно.

– Да, но ты и без того слишком высокомерен.

– Ты все время говоришь это. Но я здесь и смиренно предлагаю себя к твоим услугам, пытаясь делать все, что ты хочешь. И не имеет значения, насколько неразумны твои требования. – Он выглядел очень довольным собой.

Габриэль выводил ее из себя, как никто другой в целом мире. Она особенно сильно дернула расческу, наказывая себя за очевидное желание того, что он мог бы сделать с ней.

– Ну, так в чем дело? Джоли, пожалуйста. Не надо стоять там и плакать из-за меня. Скажи мне, что я такого сделал.

– Это все из-за волос, – сквозь зубы ответила она. – Я плачу вовсе не из-за тебя, ты… ты… высокомерное животное.

Он сел, свесив ноги.

– Это абсолютно нечестно. Сперва ты входишь ко мне под душ в этой своей маленькой пижамке, которая сразу становится прозрачной, будто в порнофильме, а потом жалуешься, что мужчина превратился в животное. Я стараюсь изо всех своих чертовых сил. Иди сюда.

Он сунул подушку между своих раздвинутых ног.

Она резко остановилась, с подозрением переводя взгляд с подушки на его раздвинутые ноги и обратно.

Его брови поднялись, а потом он улыбнулся.

– Когда я рядом с тобой, ты, честно говоря, никогда не думаешь ни о чем, кроме секса. И ты уверена, что должна бросать в меня камни за то, что я животное? Давай я лучше помогу тебе с волосами. И с твоей стороны нечестно, что ты своим видом подаешь мне мысли о том, чем ты могла бы заняться, пока я буду это делать.

Она прищурилась, глядя на него.

Он громко засмеялся, натянул простыню на свои бедра, тщательно подоткнул и, напустив на себя вид строгой монахини, взглянул на Джоли.

– Сядь сюда. Спиной ко мне, Джоли. Спасибо.

Она подвернула под себя ноги, испытывая сильное искушение положить свою мокрую голову на эту псевдопуританскую простыню. Но прежде чем она успела бы сделать это, он одной рукой нагнул ее голову, прижав лбом к своему бедру, а другой осторожно высвободил расческу.

Совсем не больно.

Когда же расческа начала плавно скользить по ее волосам, все мышцы ее спины медленно расслабились, и она безвольно опустилась на его колено. Он был так осторожен, этот мужчина. Он казался таким большим, таким полным жизни. Даже опасным, будто мог бы легко сломать что-нибудь просто силой исходящей от него энергии. Но каждый день, даже в самый разгар своего рева, он создавал своими мощными руками невыразимо изысканные, хрупкие и сложные вещи. Этот мужчина, который всегда очень быстро шел к тому, что хотел, тем не менее тратил столько времени, сколько было необходимо, чтобы в совершенстве делать те деликатные десерты.

И не было случая, чтобы что-нибудь сломалось в его руках.

Она ни разу не почувствовала, что он дернул ее за волосы. Обеими руками он разбирал самые спутанные пряди, но и тогда она могла быть уверена, что он никогда не порвет ни единого волоска.

К тому времени как он закончил распутывать волосы с одной стороны и перевернул ее голову, чтобы заняться другой стороной, Джоли успела погрузиться в чистое блаженство и совершенно расслабилась.

– Ты знаешь, для чудовища… – мечтательно пробормотала она, ласкаясь щекой о его бедро.

Он скользнул своими сильными руками под ее руки и поднял ее, потом положил на кровать так, что ее спина оказалась у него на груди.

– Я умею быть нежным, Джоли. – Он взял ее руку и повернул так, что сверху оказалась самая чувствительная часть локтя и запястья. Небольшое дуновение прошло по ее нежной коже, будто он обдувал золотой пылью нечто восхитительное. – Разве я раньше не показывал тебе этого?

Он будто осыпал всю ее золотом, едва ощутимо дуя на нее. Он никуда не спешил после замечательной ночи, и она смогла почувствовать себя столь особенной, что даже всплакнула.

Он слизнул слезы с ее щек, и ей показалось, будто он не знает, что делать с этим особенным вкусом.

Габриэль сидел над тарелкой с теплым золотистым омлетом, мягким и воздушным. На омлете лежала точно необходимая толика масла, и ложка сливок, и чуть-чуть смеси разных сыров, и несколько крупинок морской соли. Джоли была хороша на кухне. Но, конечно, не так хороша, как он. Просто уверенна и довольна. Он становился ужасно счастлив от одного лишь взгляда на нее. Но стоило ему представить себе, что теперь у них с Джоли всегда будет такой неторопливый завтрак по понедельникам и вторникам, да еще, возможно, маленькие дети будут забираться на колени и требовать добавки… как ему стало до тошноты страшно.

О, putain. Дети? Выучишься ли ты, черт возьми, обуздывать себя когда-нибудь?! Насколько сильную боль ты хочешь испытать?

– Знаешь, ты первая женщина, ну, разумеется, кроме моей матери, которая когда-либо готовила для меня.

Она озадаченно взглянула на него.

– Знаешь, я очень эгоистична, но…

– Нет, ты не такая.

– На самом деле такая, – честно сказала она, будто должна была исповедаться себе.