Книга Спортивный журналист - Ричард Форд

Жалко все-таки, что нельзя арендовать машину. Ничто не идет в сравнение с первыми мгновениями, проведенными тобой в большом, мощном, с места в карьер набирающем скорость «форде» – «ЛТД» или «монтего». Пробег проверен, бак полон, сиденье отрегулировано, тяжелая дверца захлопнута, в твоих ноздрях стоит возбуждающий запах «новизны», ты уверен, что эта машина еще даже лучше твоей (и более того, если она забарахлит, попроси – и тут же получишь другую). Ничему больше не удается внушать мне такое ощущение свободы-в-разумных-пределах. Новое сегодня. Новое завтра. Вечное удобоуправляемое обновление.

Я направляюсь к стоянке такси на Ларнед-стрит, но, дойдя до заледенелого уличного угла, на миг замираю, пораженный непонятным звуком. По холодному субботнему воздуху разносится вдоль улиц города тихое «хс-с-с», истекающее из канализационных люков и проходов между домами, – как будто холодный ветер треплет где-то поблизости сухую траву, как будто здесь, у реки, на краю всего, меня подстерегает опасность. Какого рода, понятия не имею. Хоть и знаю, конечно, что бегу сейчас наперегонки с собственной душой, надеясь, что мой энтузиазм преодолеет угрозы обычного среднезападного буквализма, способного вмиг ополчиться на тебя и укокошить, как обреченного узника.

Водителем моим оказывается огромный негр по имени Лоренцо Смоллвуд, похожий на актера Сидни Гринстрита,[33]машину он ведет, держась за руль обеими вытянутыми руками. К приборной доске прикреплены маленькие, обрамленные фотографии детей, две пары пинеток, лежит плетеная салфеточка с белой бахромой. Он не очень разговорчив, зато мы быстро вливаемся в поток облепленных снегом машин, огибаем, направляясь к Гранд-Ривер-авеню,[34]кварталы закопченных складов и старых отелей, а после сворачиваем к северо-западным предместьям. Сегодня, сообщает с рокочущим равнодушием мистер Смоллвуд, быстрее доедешь, держась «настоящих улиц» и избегая «Лоджа», по которому сейчас валом валят придурки, направляющиеся к своим коттеджам на севере.

Стартмор, Брайтмур, Редфорд, Ливония, еще одна «Миля Чудес». Мы пронизываем маленькие, примыкающие один к другому городишки и городки, которыми окружен большой город, минуем улицы белых каркасных домов с острыми кровлями и мезонинами, за ними – более солидные краснокирпичные еврейские кварталы и выезжаем на широкий бульвар с торговыми центрами и скоплениями светофоров. Дома здесь поновее, и стоят они посреди квадратных земельных участков. Люди на тротуарах «принаряжены», для мичиганцев это традиционный предмет гордости. «Прибабахнутый» весенний снегопад ничего не значит. На «плимуте» каждого местного жителя еще стоят «шипы», каждый знает, как справляться с зимней погодой. Любой мичиганец и машину взять на прицеп умеет, и на токарном станке работать, и снегоочиститель водить. Собрать какой угодно механизм – это здесь труда не составляет. Такова надежная и привлекательная сторона здешней жизни, в остальном серой и невзрачной.

Далеко в стороне от заполненной машинами Гранд-Ривер я вижу скопление тысяч, кажется мне отсюда, ресторанчиков и поражаюсь ему и преданности местного населения самой идее его посещения. Точно так же, как автомобили, вкусная еда неизменно занимает мысли здешних обитателей. Все эти заведения – мясные рестораны, рестораны немецкие, пивные погребки, ростбифные и просто кафе, в которых еду подают вкуснейшую, – еще один предмет гордости граждан штата, существенная часть их жизни. А в канун замешкавшейся весны быстрая вылазка в любое из них вполне может сделать сносным на еще одну ночь и самое оскорбительное одиночество. В большинстве случаев, уверяю вас, Мичиган в точности знает, что делает. Знает и врага своего, и шансы одержать над ним победу.

Мистер Смоллвуд заезжает в эмалево-белый ресторанчик под названием «Скваттер» – получить еду в нем можно, и не вылезая из машины, – и спрашивает, не желаю ли я съесть жареный пирожок. После завтрака я все еще сыт под завязку и, когда он уходит внутрь, вылезаю из машины, чтобы позвонить в «Пончартрейн». На краткое время ко мне возвращаются радужные надежды, которые я питал по части этого дня, – даже в животе зудеть перестает – и я хочу поделиться ими с Викки, поскольку не могу сказать, в каком новом мире, в каких обстоятельствах она проснулась, как сказались на ней и мои ночные выходки, и чужой, побелевший ландшафт, который она увидела при свете дня.

– Лежу, смотрю телевизор, – весело сообщает Викки. – Как ты и велел в твоей милой записке. Уже заказала «Девственную Мэри»[35]и халу с медом. По телевизору, правда, ничего пока не показывают. Кажется, кино идет следующим номером программы.

– Прости меня за вчерашнее, – негромко прошу я. Голос мой снова упал, я едва различаю его сквозь шум движения по Гранд-Ривер.

– А вчера что-нибудь случилось?

Я слышу телевизор, звон кубиков, ударяющих о стекло ее бокала «Девственной Мэри». Звук успокоительный, жаль, что я не могу сейчас свернуться рядом с ней под теплым одеялом и ждать начала фильма.

– Я вел себя не самым лучшим образом, больше не буду, – почти беззвучно говорю я. И, уловив выносимые наружу вентилятором «Скваттера» запахи теплых картофельных оладий, вафель, голос, заказывающий французский гренок, вдруг ощущаю голод.

– Этот отель – хорошее место, чтобы тратить деньги, – говорит она, полностью игнорируя мои слова.

– Так и трать.

– Тут сейчас что-то шибко умное показывают, – сообщает Викки, отвлекаясь от темы нашего разговора. – Про то, как правительство каждую неделю изымает из оборота пятнадцать тонн старых денег. Главным образом бумажек в один доллар. Эти бумажки – рабочие лошадки. Те, что в сто долларов, могут протянуть несколько лет, ну, правда, не в моем кармане, это уж будь уверен. Они там пытаются придумать, как делать из долларов кровельную черепицу. Но сейчас у них только блокноты получаются.

– Ты хорошо проводишь время?

– Пока что – да.

Она смеется, счастливо, по-девичьи. Из «Скваттера» выходит массивный мистер Смоллвуд – белая бумажная сумка в огромной руке, полпирожка во рту. В придорожных канавах уже тает, обращаясь в грязную жижу, снег.

– Я люблю тебя, ладно? – говорю я, и внезапно на меня нападает страшная слабость. Сердце колотит само по себе, точно молот по наковальне, меня пронимает знобливое чувство, что еще один вдох – и на мои глаза опустится ярко-красный занавес и я привалюсь к стеклу телефонной будки и навсегда распрощаюсь с этим светом. Я снова слышу свой бормоток: – Люблю тебя.

– Да я не против. Правда, должна тебе сказать, ты – псих, – радостно отвечает мне Викки. – Полный псих. Но мне нравишься. Так ты позвонил, только чтобы сказать мне это?

– Вот подожди, я вернусь, – говорю я. – И тогда…