Книга Дядя Зяма - Залман Шнеур

Оба шкловских велисопедиста — шейгец с телеграфа и Авремеле, аптекарский приказчик, который насмехается над субботними запретами и ездит по субботам, — стоят около тротуара друг против друга, прислонившись к своим велисопедам, с которых они, очевидно, только что соскочили, чтобы поздороваться друг с другом. Они стоят, элегантно и эффектно опираясь на свои двухколесные машины. Одна нога с зашпиленной штаниной свободно и грациозно перекрещена со второй. Лишь высокие резиновые колеса поддерживают их равновесие. Они, тихо посмеиваясь, беседуют между собой, не обращая внимания ни на любопытствующие взгляды, которые бросают на них шкловские дамочки, ни на завистливые глаза соблюдающих субботу молодых людей. Оба держат свои велисопеды независимо и гордо, как представители более высокой жизненной ступени, на которой люди уже разъезжают на двух колесах, как это делают они — шейгец с телеграфа и аптечный приказчик… Они удовлетворенно шепчутся о чем-то своем, но ясно видно, что говорить им не о чем, главное — это демонстрация высокого класса езды на двух колесах. Звучат сплошные «то есть», «между нами говоря», «ха-ха», что должно означать: «мы совсем из другого мира», мы — чудо-люди, наделенные кфицас-гадерех[230], заключенной в двух колесах… И пусть шкловский люд топчется в пыли и грязи сколько душе угодно! А мы… Мы себе стоим и беседуем о чем-то глубоко личном, а захотим — вскочим на свои машины и вихрем разлетимся в разные стороны.

Рядом стоит белорусский крестьянин вместе со своей бабой и от большого почтения чешет в затылке. Баба посматривает на двухколесные велосипеды издали и боится подойти к ним поближе, словно к злому духу. Крестьянин толкает свою супругу в бок, чтобы она вместе с ним подивилась Божьему чуду.

— Вот, Матрёна, гляди! Это машина так машина!

И не только крестьянин, каждый прогуливающийся, прежде чем продолжить свой путь, на минутку остановится возле велосипедов, а отойдя, будет то и дело оглядываться. Прошло уже почти два года с тех пор, как Шклов увидел эти блестящие серебром двухколесные велосипеды на мягком ходу, но все еще не может их переварить.

3.

Гнеся с Генкой сперва погуляли в пестрой субботней толпе, а потом пошли по деревянному тротуару к большой мельнице, туда, где в одном из окраинных домишек живет реб Ехиэл-хазан, у которого остановился Шикеле…

Гнеся шла как во сне. Она никому не смотрела в глаза, только поверх голов. Ее сердце всякий раз начинало учащенно биться, когда ей казалось, что с другого конца Невского приближается Шикеле, но каждый раз оказывалось, что это какой-то чужой, незнакомый блондин… Генка заметила, что, несмотря на то что они пытаются затеряться в субботней толпе, им это не удается. Потому что все уже знают, что Мейлехке Пик сбежал с украшениями жены и дело идет к разводу…

Народ молча расступался перед Гнесей и Генкой. Когда Генка внезапно оглянулась, она увидела: у них за спиной шушукаются, в них тычут пальцами, точно иголками колют. Генка почувствовала себя уязвленной и едва выдержала прогулку. Они дважды дошли до мельницы и обратно. Потом Генка внезапно потянула Гнесю в сторону, свернув с деревянного тротуара в боковую улочку, которая вела к Днепру.

Гнеся дала себя увести, но вдруг остановилась, и между сестрами произошел короткий и резкий разговор. Гнеся спросила:

— Куда мы идем?

— К Днепру…

— Мы его не видели…

— Все шушукаются о нас…

— Генкеле, еще разочек… К мельнице!

— Он сегодня не придет…

— Генкеле!

— Нет!

И как раз, пока они торговались, вдруг от Днепра вверх двинулись две фигуры. Они словно выросли из-под земли. Сперва головы, затем плечи, потом туфли. Да, туфли! Появилось красивое черное пальто, светлые туфли, пенсне… Это он? В самом деле он, Шикеле! «Барин в светлых туфлях».

Он шел с дочерью Ехиэла-хазана, с «пампушкой», с юной, полненькой и живой Нехой… Гнеся почувствовала укол в сердце. Только вчера приехал, и уже есть с кем пойти погулять… Но эта боль исчезла, как только Шикеле, ее двоюродный брат, узнав ее издали благодаря золотому писне, тут же забыл о своей хорошенькой спутнице и пустился бегом к ней, прямо к ней:

— Доброй субботы, Гнесинька!

И только после этого огляделся:

— Ах, ты тоже тут? Генка? Доброй субботы!

Гнеся застыла, окаменев. Сил хватило лишь для слабой улыбки. Но как же он изменился, этот Шикеле!..

Генка-озорница сразу уловила выражение растерянности на лицах обоих. Прелестно! Он по-прежнему любит ее, этот «барин в светлых туфлях». Сестра уже давно замужем, а он все еще любит ее… Так на что же ей, Генке, стоять столбом и таращиться на них как дуре? Чтобы Шикеле еще раз спросил ее: «Ах, ты тоже тут?» Она не собирается быть никакой «тоже»!

Генка потихоньку отошла в сторону и взяла под руку «пампушку» Ехиэла-хазана. Обе девушки с некоторым смущением почувствовали себя отвергнутыми. Их постигла одинаковая участь. Для этого «барина в светлых туфлях» они обе — прошлогодний снег… И девушки, тихо беседуя, спустились к Днепру, а за ними — вторая парочка: Гнеся и Шикеле.

4.

Гнеся, идя рядом с Шикеле, посмотрела на него и испугалась. Лишь теперь она поймала его подлинный взгляд… Тот самый взгляд, что приснился ей ночью. Странное дело! Его прежняя близорукость исчезла, широко открытые глаза смотрят прямо на нее сквозь пенсне. Шлифованные стекла в золотой оправе сделали их глубже, сильнее. Гнеся прежде не знала, что у Шикеле такие большие зрачки и что их окружает такая красивая голубизна. Раньше-то были видны только полуслипшиеся ресницы и жиденькие брови, а теперь…

А веснушки! Куда делись все эти светло-коричневые пятнышки, которые, усеивая бледное лицо Шикеле, придавали ему мальчишеский и беспомощный вид? Осталось всего несколько на память, кажется, только для того, чтобы оттенить матовую бледность кожи. Губы стали тверже, и уверенная улыбка блуждает в их изогнутых уголках. Гнеся не верила своим глазам: это вот его-то папа побил в сукке за то… за то, что он ее там поцеловал? Теперь бы он тоже позволил себя бить? Нет. Теперь… Такой Шикеле этого бы не позволил…

А «барин в светлых туфлях», в свою очередь, сразу увидел снежно-белый краешек батистовой рубашки, который так мило торчал из пестрой блузки, как и два года тому назад, и огонек сверкнул за стеклами его пенсне: значит, это ради него?..

Шикеле смотрит по сторонам. Генка и «пампушка» далеко, девушки уже спустились к Днепру.

— Гнесинька! — говорит Шикеле, растягивая ее имя и становясь на носки светлых туфель, чтобы посмотреть ей прямо в глаза, потому что она выше него ростом.

Гнеся молчит.

— Я знал, Гнесинька, что сегодня встречу тебя.