Книга Мария, княгиня Ростовская - Павел Комарницкий

Воевода повернулся и зашагал по стенному настилу.

— А к бойницам больше не лезь! — донеслось вслед. — Пристрелят, нам вдвоём с князем Романом оборону держать?

— Учту, княже! Приму меры! Хрен меня так просто пристрелишь!

— Позволь отвлечь тебя, славный нойон…

Джебе открыл один глаз. Перед ним, почтительно склонившись, стоял Елю Цай.

— Чего тебе? — проворчал Джебе, открывая второй глаз, — только заснул…

— Прости, что потревожил твой сон, могущественный, — китаец держался почтительно, но твёрдо. — Очень срочное дело.

Монгол сел, почёсываясь, зевнул.

— Излагай.

— Мне нужно пару тысяч урусских девок.

Джебе вытаращил глаза. Пару секунд сидел неподвижно, затем дико захохотал.

— Две тысячи! Ха-ха-ха-ха! Девок… Ох-хо-хо-хо… Когда ты будешь их огуливать?

— Нет, могущественный, — китаец тоже засмеялся. — Это сделают твои славные воины. А мне нужны их волосы.

— Волосы? — монгол перестал смеяться — Зачем?

— Понимаешь, славный нойон… Сейчас я могу построить только шесть камнемётов, потому что у меня только шесть комплектов деталей. Бронзовые оси для таких машин здесь достать невозможно, а чтобы отковать подобные, нужны сто хороших кузнецов и уйма времени…

— Ты заранее ищешь оправданий, Елю Цай?

— Ни в коем случае, — китайский мастер держался по-прежнему твёрдо, хотя знал — стоит Джебе хлопнуть в ладоши, и его уволокут из шатра и удавят. Пайцза Бату-хана тут не защита, поскольку Джебе второй после Сыбудая человек в орде. — Я не ищу оправданий, прославленный. Я нашёл выход.

— Ну? — недоверчиво покосился монгол. При всей своей храбрости Джебе питал к китайцу некоторую опаску, поскольку считал всю его машинерию натуральным колдовством.

— Существуют и другие конструкции камнемётов, прославленный. Наиболее легко и быстро можно построить вот такой, — Елю Цай развернул шёлковый свиток, густо исчерченный тушью. Монгол взял свиток, принялся его важно разглядывать, держа вверх ногами. Елю Цай гигантским усилием воли подавил улыбку.

— Ну а девки-то тут при чём?

— Упругие элементы машины лучше всего сделать из женских волос. Конские, конечно, тоже можно использовать…

— Ещё чего! — возмутился Джебе. — Остричь хвосты у двух тысяч коней? Будут тебе урусские девки! Хоть две тысячи, хоть три!

Стрела, обмотанная горящей просмолёной паклей, огненным метеором влетела в бойницу и по крутой дуге ушла вниз, воткнувшись в крышу какой-то избушки, близко прилепившейся к городской стене. Вторая с глухим стуком вонзилась в частокол, шипящее пламя затрепетало на ветру, озаряя бойницу снаружи неровным мятущимся светом.

— Туши! Туши, говорю!

Кто-то уже проворно лез на забор и далее на крышу строения. Схватил и обломил горящую стрелу, бросил вниз — огонь зашипел в снегу, извиваясь, словно от нестерпимой муки, и умер. Но на смену погибшему огню спешили его товарищи — горящие стрелы начали густо перелетать через частокол

— Худо дело, воевода! — к Клычу подбежал сотник. — Надо мужиков ставить на крыши ближних-то изб, не то пожар займётся, и не потушить!

— Мужикам на стенах место! — отрезал воевода. — Ты вот что, Ждан. Собирай немедля отроков окрестных, пусть-ка они на крыши лезут! Да быстро, быстро!

Сотник канул в темноту, а воевода, выглянув в бойницу, железной рукавицей сломил воткнувшуюся рядом стрелу. И снова взялся за лук, ловя в прицел скачущих всадников. Коротко пропела тетива, и монгол, уже натягивавший свой лук с наложенной огненной стрелой, с коротким воплем вылетел из седла, забился в размешанном копытами коней снегу и затих. Клыч сплюнул в бойницу и потянул новую стрелу из тула.

Плечо ныло от перенапряжения, ныли пальцы. Натягивать раз за разом могучий лук — занятие не для слабых, почти что подтягиваться на одной руке. На воеводе сейчас был тяжёлый панцирь и шлем с толстой кованой личиной, с узкой прорезью для глаз и «клювом» для рта и носа, облегчавшим дыхание. Пробить такой доспех стрелой из короткого монгольского лука было невозможно. Князь прав, не хватает ещё, чтобы воеводу рязанского подстрелил, как фазана, какой-то немытый степняк…

Снова пропела тетива, и ещё один поганый мешком рухнул в снег. Который уже? Во всяком случае, счёт давно перевалил за полусотню. Именно потому воевода стоял на стене, наравне с прочими лучниками. Сейчас и только сейчас он мог разить врага десятками. Когда в стенах появятся проломы, счёт резко сократится — вряд ли в рукопашной схватке ему, Клычу, удалось бы изрубить столько врагов…

Со стены было хорошо видно, как лагерь монголов живёт своей кипучей ночной жизнью. Под стенами с гиканьем и воем скакали всадники. Выпустив горящую стрелу, поганый тут же разворачивался и возвращался за новой, к горящим неподалёку кострам. У костров стояли люди, совавшие стрелы, обмотанные смолёной паклей в огонь и подававшие их подлетавшим всадникам, которые разворачивались и снова скакали к городским стенам, чтобы выпустить свой груз по цели. Спустя сотни лет такой порядок будет назван словом «конвейер».

Пропел рог, внизу заорали и заголосили несколько иначе. Вражеские конные стрелки, выпуская последние стрелы не целясь, поверх стены, разом повернули коней и ускакали прочь. Недалеко, впрочем, ускакали — Клыч видел, как враги спешиваются в каких-то шестистах шагах, усаживаются у костров, принимая у сидящих товарищей посудины с бульоном и куски варёного мяса. Смеются, разговаривают, как будто косари после работы. А на смену им уже подходили новые, отдохнувшие бойцы, и дождь огненных стрел возобновился с новой силой. Воевода скрипнул зубами — половцы, давние и привычные соседи русичей, никогда бы не додумались до такой осады. Всё даже хуже, чем Клыч себе представлял. Хотя куда уж тут хуже…

— А-иии! Пустите! Пустите, ироды окаянные!!

Урусская девка в разорванном до пояса платье билась в лапах двух здоровенных монголов, которые прижимали её к столу, сбитому из тесовых плах — трофею, вынесенному из какого-то урусского дома. Третий монгол ловко орудовал овечьими ножницами. Раз-раз, и роскошные косы, краса и гордость любой русской девушки, летят в обширный мешок, смешиваясь с другими такими же косами — русыми, каштановыми, чёрными как смоль и сияющими чистым золотом…

— Давай следующую! И другой мешок, этот полный!

Елю Цай запустил руку в мешок с волосами, на ощупь пробуя качество материала. Он смотрел на экзекуцию, проводимую монгольскими нукерами, с философским бесстрастием. Что делать, война есть война…

— Ой, мама! Мамочка-а-а!!

— Следующую!

Елю Цай отвернулся.

— Ю Гунь!

— Я здесь… господин…

Маленький китаец выглядел плохо — лицо было бледным, лоб блестел от пота. Его трясло, как в лихорадке.