Книга Талант марионетки - Надя Дрейк

Наконец Марго резко остановилась, лохмотья ее платья шевельнулись и застыли вместе с ней, и софит устремился теперь на нее. Она же не замечала ничего вокруг себя и смотрела только вперед, обращаясь к сгустившемуся мраку или к кому-то в нем.

– Вот укроп для вас и голубки; вот рута для вас и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой; о, вы должны носить вашу руту с отличием!

Она вырывала цветы из букета, который держала в руке, из волос, из корсажа, кидала их к своим ногам, и с каждым словом голос ее становился звонче, надломленней. Последнюю фразу Марго произнесла, потрясая остатками своего букета, такого же древнего и истрепанного, как она сама. Это была уже не сама Офелия, но призрак той безумной молодой девушки, бросившейся в воду. Она прошла сквозь столетия, неся с собой свою одержимость, влюбленность и юношеские порывы, чтобы когда-нибудь вновь встретиться с Гамлетом. Каждую ночь она выходит на сцену в надежде, что он услышит ее бессвязные речи, что еще можно все вернуть. Она видит перед собой лица, говорит с каждым: с королем, Гамлетом, Гертрудой, Лаэртом, раз за разом воссоздает их в своей памяти. Розмарин Офелия не выбрасывает, он всегда при ней, воспоминания – единственное, что у нее осталось.

– Вот маргаритка; я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец; говорят, он умер хорошо.

Голос затих. Она вздохнула и начала бубнить себе под нос незнакомую мелодию. Слов было не разобрать, но Офелия повторяла ее вновь и вновь, продолжая возвышаться на краю сцены неподвижной статуей. Казалось, что она могла простоять здесь целую вечность с закрытыми глазами, но вот песня оборвалась. Марго последний раз посмотрела в пустоту за краем сцены, покачала головой и неторопливо побрела обратно по дороге из цветов, подметая пол старым кружевным подолом. Она исчезла так же незаметно, как и появилась, и вместе с ней ушел последний свет, даже тусклая лампа с краю сцены погасла.

Жюли осталась сидеть во всепоглощающей тишине и темноте и никак не могла собраться с мыслями. Дух Офелии все еще витал в зале, и, хоть та и ушла, ее слова и тихая песня остались висеть в воздухе.

* * *

– Значит, я заберу тебя после спектакля, – решительно произнес Франсуа и сделал размашистую пометку в своем блокноте.

Жюли кивнула, и легкая улыбка коснулась ее губ, на щеках появились ямочки. Журналист не смог удержаться, чтобы не поцеловать по очереди каждую из них, а девушка смутилась, как школьница. Ей не нравилось, что они стояли посреди коридора возле входа в репетиционный зал, и тем более не нравилось, что все на них смотрят и наверняка обсуждают, но не желала отпускать Франсуа. Его теплые ладони грели ее руки, а лицо было так близко, что, кроме его глаз, она больше ничего не видела.

– В Париже я еще ни разу не посещала синематограф, совсем не было времени, – призналась девушка.

– Тогда я просто обязан тебя сводить. Ты же слышала про «Душу артистки»? – Жюли отрицательно покачала головой, и завитые кудряшки запрыгали возле ее ушей. – Не может быть! Он ведь про театр, ты обязана его посмотреть.

– Я слышала, что синематограф и вовсе скоро вытеснит театр, можешь себе представить? Я бы этого не хотела.

Она нахмурилась, и маленькая морщинка залегла между бровей. Франсуа расправил ее пальцами и легонько коснулся губами.

– Мне еще надо успеть загримироваться, – нехотя проговорила Жюли, не предпринимая ни малейшей попытки к бегству.

– А если опоздаешь, то Дежарден опять будет ругаться, – журналист передразнил ее по-детски испуганные интонации, вновь вызвав легкую улыбку и осуждающий взгляд. – Вон и твой партнер, – он кивнул на выходящего из дверей своей гримерной Этьена, и Жюли на мгновение показалось, что в голосе его появился оттенок ревности.

– Мы не играем вместе, к сожалению. – Она засмеялась, увидев, как вытянулось лицо журналиста.

– А это кто? – Франсуа кивнул на семенящую подле Этьена пожилую сгорбленную женщину и по привычке потянулся в карман пиджака за потрепанным блокнотом.

– Марго… Как же ее фамилия… – Жюли попыталась припомнить, но оставила тщетные попытки.

– Ты не можешь просто так уйти, – донесся до них дрожащий голос старухи. – Разве ты забыл, что ты здесь благодаря мне!

Этьен оглянулся и с раздражением отметил присутствие парочки, которая внимательно следила за происходящим. Он слегка сжал Марго за руку повыше локтя и что-то ей зашептал, увлекая подальше от любопытных глаз.

– Ты не можешь так со мной поступать, – проговорила она уже тише. – Ты же помнишь…

Жюли удивленно посмотрела им вслед и перевела взгляд на Франсуа. Он сосредоточенно свел брови на переносице в попытке что-то вспомнить или мысленно сложить головоломку, и это придало его обычно добродушному лицу строгое и несколько суровое выражение.

– Как странно, – проговорила Жюли. – Не знала, что они так близко знакомы. Я никогда раньше не видела их вместе.

– Ну теперь мне будет о чем писать в следующем выпуске театральных заметок, а то Вер уже боится, что все темы закончились. – Губ журналиста коснулась быстрая улыбка.

Он поцеловал Жюли на прощание и с неохотой выпустил из объятий, а она быстрой змейкой скользнула по коридору, в котором только что исчезли Этьен и его пожилая спутница. Франсуа видел ее и раньше: эта дама была таким же неотъемлемым атрибутом театра, как старые, обветшавшие декорации, пылившиеся в запасниках. Несложно было догадаться, что прежде она тоже была актрисой – такой же молодой и подающей надежды, как Жюли. Когда же это было, в прошлом веке?

Франсуа все никак не мог избавиться от беспокоящей его мысли, прокручивая ее раз за разом в голове: что-то вертелось на краю сознания, пыталось всплыть на поверхность и распадалось, не находя надежной опоры. Он остановился в фойе напротив дверей бельэтажа и застыл перед обклеенной старыми плакатами стеной в торце помещения. Афиши выцвели; когда-то они, должно быть, висели прямо перед входом в Театр Семи Муз, а теперь скромно ютились на стене. «Дикие утки» и «Сон в летнюю ночь», «Дама с камелиями» и «Гамлет» – эти спектакли потрясли в свое время весь Париж и сделали имя театру. Почти со всех афиш и фотографий на него пронзительным карим взглядом смотрела красивая женщина неопределенного возраста с роскошной гривой каштановых волос и легкой улыбкой на полных губах. Пышные платья начала века, богато расшитые бисером и украшенные позолотой, охватывали ее стройный стан и подчеркивали соблазнительные округлости фигуры.

«Марго д'Эрбемон», – прочел Франсуа на одном из плакатов, датированных тысяча девятьсот десятым годом. Он и без того уже узнал ее. Тогда эту женщину знал весь Париж, но как же он мог забыть ее всего за десятилетие?

* * *

За ее спиной крыльями бабочек трепетали сотни ладоней. Аплодисменты слились в глухой рокот, когда она упорхнула за кулисы и тут же очутилась в объятиях коллег по труппе, – они наперебой жали ей руки, обнимали, а кое-кто расцеловывал в обе щеки.