Книга Граф - Василий Горъ

— Я думал не о кургане… — угрюмо буркнул я. — А о том, что снег скроет наши следы, а значит, преследовать нас никто не будет…

— И все равно, это не выход… — без тени улыбки вздохнула она, и я, услышав знакомую фразу, вдруг без всякой луковицы вспомнил прошлое:

— Это не выход… — угрюмо глядя на Бервера, буркнула леди Даржина. — Ерзиды почувствовали свою силу, поэтому на каждую такую выходку будут отвечать еще большей жестокостью…

Могла бы и не говорить — та же мысль, пусть даже и сформулированная другими словами, вертелась в головах всех членов Королевского Совета.

— Вернуть время вспять я не в состоянии. И задним числом переубедить 'виновного' — тоже… — мрачно пошутил король. — Поэтому примем известие как данность и порадуемся тому, что Алван-берза постигла первая серьезная неудача…

При слове 'неудача' я невольно покосился на клочок пергамента, послуживший причиной внеочередного заседания, и не без удовольствия представил себе только что описанную картину: раннее утро, только-только осветившее стены Льеса, еле слышный скрип 'журавлика', неторопливо задирающего шею, взмывающая в воздух телега, с бортов которой капает кровь, и ее груз — головы всех тех, кто с саблей в руках пробирался по подземному ходу…

— Представляю, как бесились ерзиды… — мечтательно улыбнулся граф Орассар. — Кстати, интересно, а 'сын Субэдэ-бали' как-то ответит за этот просчет?

— Не ответит… — все так же мрачно буркнул Бервер. — Что касается того, как бесились ерзиды… — он вытащил из стола еще один клочок пергамента и протянул его начальнику Внутренней Стражи: — На, читай… Можно вслух…

— 'Вильфорд, именуемый Скромным! Я, вождь вождей Алван, сын Давтала, держащий саблю Субэдэ-бали…' — начал было граф Орассар, потом, судя по движению зрачков, перепрыгнул через предложение, прочитал еще кусок про себя и ошалело уставился на короля: — Он это что, серьезно?

— Читай, читай! — криво усмехнулся король и нервно вытер о шоссы вспотевшие ладони.

Граф кивнул и продолжил. Судя по всему, пропустив вступление:

— Чаша моего миролюбия иссякла, а надежды на твое благоразумие занесло песком. Поэтому скажу прямо: ты не достоин держать в руках даже ржавый нож, ибо, спрятавшись за каменными стенами родового стойбища, ты бросил поводья скакуна своей судьбы и дал заржаветь сабле своего духа. Оглянись, две трети Над-гез уже под моей кошмой, а ты до сих пор… э-э-э…

— Продолжай, это даже интересно! — оскалился Бервер.

— …до сих пор… не слез со своего ложа…

— Там написано 'до сих пор ублажаешь своих жен и наложниц…'!

— …старательно не вспоминая о тех, кто держит твою саблю! А ведь багатуры, не испугавшиеся моих терменов, достойны большего, чем твое забвение! Эта земля — моя! А люди, которые ее населяют — еще нет. И если тебе дороги их жизни — верни им клятвы и прикажи открыть ворота каменных стойбищ…

— Красиво излагает! — хмыкнула леди Даржина.

Граф Орассар кивнул, но читать не перестал:

— Сроку на все это — три дня. А начиная с четвертого я начну предавать огню все, что увижу…

— О чем задумался? — почувствовав, что мое настроение стремительно ухудшается, спросила Илзе и тем самым выдернула меня в настоящее.

— О том, что срок уже вышел… — буркнул я, а потом озвучил мысль, которая мучила меня последние двое суток. — И что письмо Алван-берза — со вторым дном!

— В каком смысле? — заинтересовалась моя супруга.

— Мне кажется, что Гогнар Подкова, диктовавший это письмо писцам, намеренно выставил его величество безвольным трусом. И почти уверен, что его копии в ближайшие дни объявятся в большинстве крупных городов королевства…

Илзе задумалась. А через какое-то время нехорошо прищурилась:

— Хм… С зрения Алвана эта война выглядит несколько… странной!

Я кивнул:

— А начавшиеся зверства ерзидов — следствием нерешительности короля…

— Деревни отстроим! — затараторила она. — Большинство жителей королевства уже за стенами городов, а наши воины продолжают рвать ерзидские термены…

Я устало потер лицо руками невидящим взглядом уставился в снежную круговерть:

— Для обывателя их действия кажутся комариными укусами, а крайне стесненные условия, страх за свою жизнь и отсутствие надежд на будущее не лучшим образом сказываются на патриотизме. Говоря иными словами, если в ближайшие дни мы не изменим стиль ведения войны, то население начнет роптать…

Илзе замолчала. Минуты на две. А затем снова подъехала почти вплотную и требовательно потянула меня за штанину:

— Ты нашел какой-то выход?

Я сглотнул, затем уставился в ее глаза и горько усмехнулся:

— Пока только намек на его существование…

— Расскажешь?

…За следующие полтора часа, потребовавшиеся нам, чтобы добраться до избушки лесника, затерянной в чаще китцского леса, Илзе не произнесла ни слова. А когда отряд, наконец, выехал на поляну и остановился, первой слетела с коня, взбежала на крыльцо и, с трудом дождавшись, пока подсуетившийся Клайд откроет входную дверь, приказала тащить к ней мои переметные сумки.

Сумки принес я. Сам. Сам же растопил очаг, застелил ложе одеялом и соорудил какое-то подобие стола. После чего был усажен на первое попавшееся на глаза полено и занялся очинкой перьев.

Илзе тоже не бездельничала — сначала протерла 'стол' какой-то тряпкой, затем застелила его чистым полотенцем, вытащила из сумок свечи и стопку пергамента, развела в воде сухие чернила и, устроившись поудобнее, зачем-то попросила продиктовать ей те вопросы, которые я собирался задать пленным.

Я продиктовал. Первых штук восемь. А потом заметил, что на пергамент легло раза в полтора больше.

Заинтересовался. Обошел стол так, чтобы видеть рождающийся текст и удивленно хмыкнул: она записывала совсем не то, что я говорю!

— Илзе, если ты устала, давай, ты ляжешь спать, а я допрошу их сам? Или вообще перенесу допрос на завтра… — спросил я, присев рядом с ней и ласково пригладив волосы, распушившиеся от мороза.

Она грустно улыбнулась:

— Милый, ты тактичен до безобразия…

— Понимаешь, я…

— …забыл, что твоя жена — Видящая!

— Что поделать, если твоя красота лишает меня способности связно мыслить? — пытаясь хоть на мгновение отвлечь ее от мыслей о моем будущем, пошутил я.

Илзе шутку не поддержала — дописала очередное предложение, отложила в сторону перо и опустила голову так, чтобы ее волосы закрыли глаза:

— Я уже делала нечто подобное. И намного лучше, чем ты, представляю, что для этого требуется…

Для того, чтобы почувствовать, что творится в ее душе, хватило одного слуха — я аккуратно взял ее за подбородок, заставил поднять лицо и с болью уставился в глаза, за какой-то миг наполнившиеся слезами: