Книга Война чувств - Наташа Колесникова

Хозяйничала в столовой не Светлана, которая готовила петушка в прошлый раз, а третья уже блондинка, пышноволосая и пышнотелая красавица в короткой черной юбке. Судя по говору, и не скажешь, что из Беларуси.

— Маринка, моя домработница, — сказал Панченко, снимая кепку и отправляя ее на диванчик у стены. — Между прочим, Белорусский госуниверситет окончила. Преподаватель физики.

— Закон Ома знаешь? — спросил Епифанов.

— Разумеется, — с улыбкой сказала Марина.

— Хочешь, посадим ее за стол. А можем всех четверых сразу — и Маринку, и Настю, и Светку, и…

— Сперва поговорим.

— Понятно. А тебе, Маринка, понятно?

— Естественно, Василий Григорьевич. Грациозно покачивая бедрами, Марина вышла.

Епифанов проводил ее растерянным взглядом. Красивая девушка… Да они все тут красивые.

— Ну что сказать, Жора, ты молодец. — Панченко наполнил хрустальные рюмки. — Водочка, кстати, настояна на мелиссе. Молодец, все сделал классно, по-умному. Я рад, что нашел толкового соратника.

— Но ведь это не очень выгодно для тебя?

— Я вообще работаю себе в убыток. Яйца расходятся нормально, можешь себе представить — я своими яйцами обеспечил район и в Москву поставляю! Как тебе такой пассаж? — Епифанов улыбнулся. — А с мясом проблемы были. Понимаешь, народ у нас — в смысле хозяева магазинов — жадный. То хотят, чтобы цены отпускные были, как на обычных кур, то свою цену задирают выше, чем девки ноги в канкане.

— С таким качеством мяса ты мог бы выйти на международный рынок, хоть мы и не вступили еще в ВТО.

— Пробовал, но ты думаешь, у них там демократия? Ни хрена подобного. Это не алюминий по дешевке, да и время другое. Тот же Ганс из Веймара понимает, что с моими курами будет иметь прибыль большую, чем с курами Фрица. Но понимает и другое: Фриц разорится к едрене фене, добропорядочные немцы и не менее добропорядочные турки с его фермы останутся без работы. Не будет поступлений в бундесказну, а это значит — нихт гут. Немец, он не дурак, все просчитывает. А наши — дураки и покупают паршивую курятину у того же Фрица, обеспечивая ему прибыль и поступления в бундесказну.

— Будем перестраиваться, — сказал Епифанов.

— В моем доме попрошу не выражаться, — вспомнил Панченко знаменитую фразу из «Кавказской пленницы». — Сперва выпьем. За наш успех! За тебя, Жора.

Водка настоянная на мелиссе, масляным шариком вкатилась в горло, булькнулась дальше, не в пример вчерашней горилке. Можно было и не закусывать, но Епифанов отломил аппетитную куриную ножку, впился зубами в сочное мясо.

— У меня проблемы с твоей курятиной, Вася. Народ требует еще, готов платить даже больше.

— Тонну в месяц — это максимум, что могу, Жора. Не теряя качества. Но начну строить вторую птицефабрику. Завтра.

— Погоди, как это — завтра? Мне нужно согласовать… договориться о кредитах…

— Жора, я ж тебе сказал: для меня главное — соратник. Ты показал себя классным партнером. А вторую птицефабрику я построю сам. Слушай, если имею возможность продавать кур ниже себестоимости, почему не могу построить вторую фабрику? Завтра же и начну. Так что забудь о кредитах, занимайся реализацией.

— Я подумал, что нужно, со временем, конечно, открыть твой фирменный магазин в центре. Когда мы утвердимся у себя, пойдет информация о качестве…

— Правильно, открывай. С площадью помогу.

— Не понимаю я тебя, Вася.

— А что тут понимать? Я сделал себе состояния, за четыре года стал крутым — дальше некуда. Бабы, острова, виллы — все есть. Дальше что? Больше заработать, это как в рулетку… Заработал, дальше? Семья. Любимая женщина, дочка — все для них самое лучшее по мировым стандартам. Кстати, на самом деле это не самое лучшее, а часто просто фуфло. Hо ради любимой женщины!.. А потом — бац…

Панченко торопливо наполнил рюмки, Епифанов поднял свою, сказал тихо:

— Светлая память им… — и, не чокаясь, выпил.

— Спасибо, Жора. — Панченко поморщился, скрипнул зубами, тоже выпил. — И что дальше? Да на хрен мне эти острова с негритосками? У меня тут — все свое, родное. Знаешь, я поначалу хотел просто промотать свои бабки, потратить на благотворительность, но понял: для этого нужно лет двадцать. И я взялся за производство, за наведение капиталистического порядка в этой деревне и во всем районе. Прибыли нет, но и убыток не большой. Смотри — у меня дом, классные телки, в окно глянешь — а там роща с елочками, сосенками. Наше, родное, я ведь в деревне вырос под Серпуховом.

Епифанов обглодал куриную ножку, отломил вторую и сам наполнил рюмки.

— Вася, можно… странный вопрос? Наверное, не очень корректный…

— Давай. Но сперва — вмажем, Жора! Выпили по новой. Закусывать было чем.

— Скажи мне, Вася, после гибели жены… как ты относился к другим женщинам?

— У тебя проблемы дома, Жора?

— Есть такое дело.

— Понимаю и скажу. Как? Да просто в бешенстве был! Трахал одну за другой — а все не то. Сисьси такие же, задница похожа, все остальное… а не то, не то! Все могу, но то, что надо, зарыто под землей, не достанешь! Я могу Майкла Джексона пригласить на домашнюю вечеринку, а ее вернуть — не могу! — Он яростно скрипнул зубами. — Приходил на могилу, сидел и плакал. Каялся, просил прощения, Бога умолял, чтобы вернул хоть на минуту, хоть увидеть ее глаза, хоть еще раз почувствовать прикосновение ее рук… А он не вернул… Все свое состояние отдал бы за одну только минуту… Не вернул! Ни ее, ни дочурку… Даже на минуту!

Слезы текли по щекам Панченко, а он и не пытался их вытереть. Епифанов обалдело смотрел на него, а потом неловко сказал:

— Извини, Вася…

— Ты меня извини, Жора… А потом прошло. Время лечит. Нет, я не забыл их, но… жизнь продолжается. Знаешь… — Он наконец-то вытер рукавом слезы на щеках. — Не Жанна, актриса, а Маринка помогла мне успокоиться. Вот эта самая, которая тут хозяйка у меня. Она оказалась самой понимающей бабой. Да просто умница.

— Тогда я ни хрена не понимаю, Вася, — пробормотал Епифанов. — А другие? Та же Настя? Не уж то не ревнуют?

— Нет. Это я тебе сказал, а они все в равном положении. Только… Настю мог тебе предложить, а Маринку не проси.

— Да? Но теперь я хочу Марину в баньке, — дурашливо усмехнулся Епифанов.

— Перебьешься. Тебе Настя больше нравится, — сказал Панченко. — Я это заметил еще в прошлый раз. А что у тебя дома, Жора? Ты с таким пылом говорил о своей любви к жене, что я поверил.

— Что-то не то… — тоскливо сказал Епифанов.

* * *

Лера долго сидела у окна, смотрела на хмурый осенний двор. То дождь пойдет, то перестанет, голые деревья лениво шевелили мокрыми ветвями, будто умирающие осьминоги щупальцами. Зрелище не из приятных, а учитывая ее состояние, так просто отвратительное.