Книга Повелитель снов - Масахико Симада

– Меня зовут Мэтью Катагири, – я назвал имя, которое было написано у меня в правах и на кредитке. Обычно его считали настоящим.

– Мэтью? – переспросил Тэцуя, как будто ему не понравилось, как меня зовут. Он по-прежнему избегал моего взгляда.

– Ты полукровка? – спросил менеджер.

Непросто ответить на этот вопрос, но у меня было несколько вариантов наготове.

– Как вы сами видите, я японец. Долгое время жил в Нью-Йорке, вот и поменял свое имя, чтобы американцам было проще произносить его.

– А до того как поменял, как тебя звали?

– Матио. Матио Окамото, – весьма правдоподобное вранье. Никогда в жизни я не был никаким Матио. Правда, многие японцы называли меня так на японский манер.

– Матио? – менеджера это убедило, а Тэцуя, похоже, был недоволен по-прежнему. Он забился на диван, перебирая в кармане ключи или что-то вроде этого.

– Терпеть не могу английский, – тихо сказал он, смотря в пол. Он неестественно опускал подбородок, как будто не хотел, чтобы видели его кадык. Да, этот рокер из пугливых, догадался я. Возникла неловкая пауза. Казалось, что из нас троих Тэцуя боялся молчания больше всех.

– А где у вас огнетушитель? – спросил я, чтобы разрядить атмосферу. Я заметил, что он трясет ногами, и догадался, чего ждать в следующий момент. Чтобы прервать молчание, Тэцуя должен был неторопливо встать со своего места и принести огнетушитель. Он первый раз за все время смело посмотрел мне в лицо, показав свой кадык. Затем слегка улыбнулся уголками губ и сказал довольно высоким голосом:

– Меня прет от огнетушителей. Часто на концерты их беру. Когда достанет всё вокруг, штуки три могу враз забабахать.

– Наверное, приятное ощущение.

– Да не особо.

Лицо – как у невыспавшегося баку. Но я понял, что теперь Тэцуя старается смотреть прямо на меня.

– Имей в виду, я конченый кретин, – сказал он. Скорей всего, так оно и есть. Но наверняка ты постарался, чтобы в него превратиться. Люди просто видят в тебе кретина, а на самом деле это результат. Но нужно обладать пониманием процесса. В этом и состоит работа друга-профессионала.

– А в чем выражается твой кретинизм?

– Кретин, он и есть кретин. Я смотрю, ты тоже умом не блещешь. Требуется время, чтобы объяснить, что ты за кретин.

Со следующего дня я стал приходить к нему выслушивать его объяснения.

Круши, насилуй

В Ниси-асабу[147]есть храм Хасэдэра дзэнской секты Сото, где каждый день молодые монахи усердно занимаются медитацией дзадзэн. На территории храма – здание, в котором томится белая статуя богини Каннон со слабоумным выражением лица; ее вырезали в течение десяти лет из огромного камфорного дерева. За темницей, где отбывает заключение статуя, расположен высокий и узкий замок. Может, чтобы отгородиться от посторонних глаз, все стены его зеркальные. Покрытые тонким слоем грязи мосты через столичные скоростные шоссе, скопища зданий, стоящих в прострации по другую сторону мостов, облака, которые на вечность зависли над Токио, Токийская башня, тоскующая по былой славе, вороны, отправившиеся из императорского дворца в дальние края, мрак и тьма, поровну раздающие всем токийцам их порцию ночных кошмаров, ветер, раздувающий мрак и тьму, – всё оказывалось заключенным внутри зеркал-призраков.

За зеркалами-призраками жили исключительно богатые люди, слывшие большими оригиналами. Из тех, с кем завтра обязательно что-нибудь случится: или под конвоем повезут в полицию, или прикончат на дороге, или они лишатся своего состояния, или сойдут с ума. Тэцуя жил на восьмом этаже, в квартире окнами на запад. Я стал приходить к нему три раза в неделю, всегда поздно ночью.

В первую неделю в нем чувствовалась напряженность и растерянность. То он глядел на своего посетителя зверем, то, как желторотый молокосос, внезапно доставал пиво из холодильника. Он не знал, о чем говорить, щелкал языком, чтобы нарушить молчание, громко отхлебывал пиво, ставил записи певцов энка.[148]

– Итак, с чего же начнем? Может, споешь по-английски? – спросил я, старательно пряча свои эмоции, превратившись в индифферентную глыбу. Я тоже продолжал относиться к нему с осторожностью. Тишина делала Тэцуя невменяемым. Тебя встречали спокойные, сонливые стеклянные глаза льва, готового в любую минуту броситься на собеседника. При этом от него нельзя было скрыть ни малейшего движения. Когда между нами возникало молчание, глаза Тэцуя превращались в глаза льва. Он, не отрываясь, следил за чужаком, появившимся с обратной стороны Земного шара. Через мгновение он приходил в себя. Моргал, и взгляд льва прятался внутри него. Но тут он сразу терялся и, чтобы нарушить тишину, начинал неловко бродить по комнате. Если бы чужак, появившийся с обратной стороны Земного шара, попытался высмеять его, Тэцуя снова превратился бы во льва и совершил нападение.

Тэцуя необходимо было мужество, чтобы позволить чужому войти к нему в дом. Замок с зеркалами-призраками отражал насмешки и презрение мира, но взамен требовал от своих жильцов одиночества. Они пытались заглушить одиночество с помощью денег, но не могли переварить его до конца, накапливая в теле подобную липкой грязи усталость. Для того чтобы вывести наружу всю грязь и освежиться, им необходима была помощь чужих. Они должны были разыгрывать душевный стриптиз перед чужаком, появившимся с обратной стороны Земного шара.

Если понимания с собеседником не возникало, одиночество окрашивалось стыдом. Тэцуя боялся этого: он молча пил саке, следя за выражением моего лица.

У него была оригинальная система питья, начала он сразу открывал полдюжины пивных бутылок и давал каждой женское имя. Потом он бормотал или выкрикивал: Румико, Каору, Миюки, Мидори, Садако, Аяко, брал бутылку и залпом выпивал ее из горла. Когда я наливал себе пиво в стакан из початой бутылки, Тэцуя пускался в комментарии: это Миюки. Она повкуснее Садако будет. Когда все шесть девиц были выпиты до дна, взгляд Тэцуя становился мягче, и он начинал ныть слабым голосом. Иногда его нытье сопровождалось жалкой улыбкой, иногда – раздраженным цыканьем. Все это напоминало бар в портовом городе. Я превращался в моряка, который иногда заходит в этот город. Тэцуя – в певца в том баре. Его излюбленным занятием было отлавливать моряков и грузить их разговорами о себе.

– Мало того, что я кретин, так я еще деревенский. Да и деревня у нас – всем деревням деревня. Я родился на плантации сахарного тростника. На одиноком острове в открытом море – вокруг одна вода, и ничего больше. До ближайшей земли пилить аж 400 километров. Сиди себе тихо, так никто и не вспомнит, что какой-то там остров Южный Дайто[149]– часть Японии. Да и не станет этого островишки дурацкого – Японии только спокойнее. А где ты найдешь уродов, которые ради собственного интереса специально потащатся в такую даль. Ясное дело, что добираются туда всякие чиновники, метеорологи и парни из налоговой. Городские телки там не водятся. А вот тайфуны, чтоб им пусто было, постоянно налетают, хоть их и не зовет никто. Мне хотелось унестись на тайфуне в какое-нибудь местечко получше. Тайфун – это же как шоссе через море. Повозил бы меня по островам. Ты пожил бы до восемнадцати на острове, куда кроме тайфунов никто не добирается, понял бы меня. Браки заключаются только между кровными родственниками, вот и рождаются одни идиоты. И ноги у меня короткие из-за этого треклятого острова. На Дайто нет длинноногих.