Книга Камикадзе - Илья Стогов

даниил не слушал. он обеими руками держал штурвал и не торопясь разворачивал самолет на исходную позицию.

подъехав к жирной белой черте с надписью START, он проговорил в микрофон:

– давайте не будем тянуть время. я не передумаю.

повисла долгая пауза. посланные майором головорезы в любом случае не успевали подъехать до того момента, как шасси самолета оторвутся от земли.

– куда вы хоть собрались-то?

– я собрался в москву. все четыре ракеты я собираюсь выпустить по кремлю.

– по кремлю?!

– да.

– почему по кремлю? это же паранойя! зачем вам это надо?!

– я знаю, что это паранойя.

– и все равно делаете?!

– у меня мало времени. попросите командира базы переключиться на связь со мной.

– даниил владимирович, что вы делаете, а? вы же понимаете, что у вас нет ни единого шанса добраться до москвы!

– понимаю.

– и все равно пытаетесь? вас собьют в воздухе. собьют сразу же, как только вы взлетите.

– я знаю.

– тогда зачем вам взлетать, я не понимаю?! все ПВО северо-запада уже предупреждены. вам осталось жить от силы двадцать минут!

– майор, вы зря тратите время.

он потянул руль на себя. перед ним лежала бесконечная, ровная и чистая взлетная полоса.

двадцать минут? ну что ж, пусть двадцать... это будет очень интересная жизнь. не очень длинная, и получаса не наберется, но – настоящая жизнь.

взлетная полоса упиралась в прекрасное восходящее солнце.

Ночь кончилась. Начинался день.

Илья Стогoff как зеркало русской революции сейчас

Терроризм – устращивание, устрашенье смертными казнями, убийствами и всеми ужасами неистовства.

Словарь Даля

Тут у нас старичок один... научился преотличные гранатки из консервных банок мастерить. Вот дать кое-кому из наших по такой самодельной гранатке, да в день открытия и угостить ими как следует всех гостей.

Борис Полевой, «Мы – советские люди»

Первое издание этого романа появилось почти четыре года назад.

Тираж его давно распродан, гонорар пропит, а корректуры сданы в макулатуру.

За два года изменилось многое. Прежде всего изменился сам Стогоff. В одночасье из популярного журналиста и преуспевающего беллетриста нежданно-негаданно он превратился в «культового писателя» (если выражаться словами его бывших братьев по профессии), любимца шестнадцатилетних girls и столь же шестнадцатилетних boys. Его портреты, напечатанные на обложках глянцевых журналов, снисходительно смотрят со стеклянных стен киосков. Знакомством с ним гордятся глашатаи современного книжного рынка Александр Гаврилов и Лев Данилкин. О нем пишет Белинский наших дней Андрей Семенович Немзер. Его цитируют новостные сайты. Его читают, ругают, хвалят, а главное – покупают.

Что же касается мира – то он тоже изменился. Он стал еще больше похож на свой портрет в романе.

Мир – изменился. Люди же – нет.

Как полтора века назад некий молодой романтик призвал Русь к топору, так эхо этого призыва до сих пор разносится «от Москвы до самых до окраин». На него откликаются все новые и новые люди, убежденные, говоря словами Бакунина, что «никакое государство, а тем паче Всероссийское, без подлости и без зверства ни существовать, ни даже год продержаться не может».

По сути, террор как был, так и остается краеугольным камнем общественных отношений государства Российского, как бы оно ни называлось и какую бы территорию ни занимало. Государство терроризировало своих граждан, граждане иногда отвечали тем же. Не было для холопа слаще мысли, чем мысль о том, как бы подпалить барское имущество, изнасиловать барскую дочь, а самого барина – топором и в омут. Не было для жандарма приятней подвига, чем двинуть по уху случайно подвернувшегося мужика или мастерового. Есть старинный анекдот: мужика спрашивают, чем бы он занялся, если бы вдруг стал царем; мужик отвечает, что сидел бы целыми днями на завалинке, лущил бы семечки, а каждого проходящего мимо бил бы по морде.

Что же изменилось с тех пор?

Прочтите «Камикадзе», прочтите «Революцию сейчас!», и вы поймете, что не изменилось ничего.

Нынешние жандармы легко и доблестно избивают (а иногда и безнаказанно убивают) и правого и неправого, и левого и нелевого; кулаки и дубинки же у них чешутся так же, как и у знаменитых предшественников.

Нынешние холопы отличаются от прежних лишь тем, что теперь они бьют офисы и жгут «мерседесы»; холопская же психология осталась прежней.

Санкюлоты, разграбившие Лувр, более чем на два столетия обеспечили процветание парижского антикварного бизнеса. Много ли осталось в русских деревнях имущества из барских усадеб?

На Западе терроризм – болезненное исключение, у нас – почти что часть этикета. Вспомните, сколько русских императоров умерло от старости? Значительно меньше, чем тех, кто умер по другим причинам.

Западный мир рождал и рождает террористов-эстетов. «Анархия и творчество едины. Это синонимы, – говорит герой честертоновского „Человека, который был Четвергом“. – Тот, кто бросил бомбу, – поэт и художник, ибо он превыше всего поставил великое мгновенье... Радость его – лишь в хаосе». Налет извращенного эстетизма имеют даже и чудовищные теракты последнего времени.

Не то в России. Здесь любая террористическая акция разительно напоминает избиение случайного прохожего толпой гопников, скандирующих «Спартак – чемпион!». Или бизнес по-русски: украли ящик водки, продали, а деньги пропили...

Пожалуй, это все, что можно сказать о героях «Камикадзе». Гораздо приятнее поговорить о самом романе, да и, пожалуй, о феномене Стогоff'а в целом.

Ролан Барт заметил как-то, что с тех пор, как существует Литература, одна из функций писателя – воевать с ней. И в этой войне Илья Стогоff одержал полную и безоговорочную победу. Или можно сказать так: Литература зашла в его прозу, остановилась там заночевать и была безжалостно убита своей сводной сестрой – Журналистикой. Ведь то, что вы только что прочли, – строго говоря, не роман, а текст, искусно мимикрирующий под него.

С одной стороны, это можно объяснить причинами сугубо коммерческими, ибо любой текст, не позиционированный как «роман», продать сейчас весьма непросто. Пройдитесь по лоткам, и вы увидите, что как минимум половина выставленных там «романов» – это либо классические повести, либо нечто «безобразно, бессловесно и не имуща вида». Сборник рассказов в такой компании зачастую выглядит диковато, как розовощекий спортсмен, комсомолец и красавец, затесавшийся на вечеринку умудренных Кастанедой и утомленных наркотиками сквотеров. Шансов стать «своим» у него нет. Да и букеры разные в основном за романы дают. В общем, вы понимаете...