Книга Ночник - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На кровати лежат, подпрыгивая на пружинах, какие-то коренастые люди, как будто дворники. Они ругают нас – меня и моего племянника-внука. Зачем, мол, пришли, сюда нельзя, здесь стройка, и всё такое.
Они нас отвлекают своей руганью, а когда я от них отвязываюсь, то вижу – та часть дома, эта пристройка, где была бабушкина квартира, она уже разрушена совсем, один остов стен остался, и он на глазах осыпается.
А ведь еще полчаса тому назад всё было цело. Была развалюха, но она еще стояла. А теперь всё. «Всё, тютю!» – говорю я своему внуку-племяннику.
Забыл взять купальные принадлежности в поездку. Обсуждаю это с кем-то – непонятно с кем. Стриженая голова. «Я тоже хотела бы – или хотел бы? – поехать туда». – «Ну, поедем», – говорю. «Нет, не поеду», – говорит мне он – или она?
Непонятно, кто это.
Женщина сидит, обняв голые колени, сильно впечатав в них свои пальцы.
Я говорю ей: «Назовите пять признаков лютеранства».
Тут же соображаю, что сам не знаю ответа. И почему их пять? Кто это сказал?
Рядом со мной вдруг оказывается даос в китайской одежде. Похож на Бронислава Виногродского. Он пытается меня выручить. Сравнивает лютеранство с даосизмом. Говорит про благодать, про священство, про оправдание верой.
Женщина молча смотрит на нас, разминая колени пальцами.
На даче летом – прогулка в лесу. Этого леса теперь нет – там дачные поселки. А когда-то были старая-престарая лесная дорога и два оврага, один побольше, другой поменьше, которые надо было пройти – сбежать вниз и потом взбежать вверх, – чтобы выйти на опушку леса, увидеть поле со стогами и крыши деревни вдалеке. Всё это снится. Чистый и подробный пейзаж. Листья, ветви, стволы. Корни, выступающие из земли. Притоптанная трава на стежках, идущих вглубь леса, вправо и влево от дороги.
Приснилось, как много лет назад, в Дипломатической академии, одна преподавательница, Ирина Кульбицкая, говорила мне про молодую женщину, работавшую на другой кафедре, Лена Максимова ее звали: «Посмотрите, какая она необыкновенно красивая. Просто Грета Гарбо!» Я присмотрелся, и увидел – правда.
Дама, похожая на Лилию Дубовую (а может быть, это она и есть?), подробно рассказывает о принятии какого-то издательского решения. Она сидит за столом, перед ней стеклянные стопки, она двигает их по ходу разговора, выстраивает из них как бы железнодорожный состав. Впереди получается стеклянный паровоз, с трубой в виде самой длинной и узкой стопки.
– Ну вот, все логично! – говорит она.
Я – автор книги. Вернее, ее главный редактор. Мое имя на титульном листе.
Меня должны посадить, а то и расстрелять. Но книга уже вышла. Назначена презентация.
Я говорю следователю (или адвокату, не знаю точно):
– Значит, меня не посадят, не расстреляют? Раз книга вышла?
– Это неважно, – говорит тот. – Вашу фамилию вырежут, выскребут. Так всегда делалось.
– А те люди, которые купят или получат книги на презентации? – говорю я.
– Их догонят и книги заберут, – говорит он.
– И что?
– Вырежут ваше имя и отдадут назад.
Старый грузин говорит, что у шашлыка целебный запах.
У меня кашель, меня подводят к мангалу, оттуда сначала идет дым, я кашляю еще сильнее, потом вдруг начинает пахнуть мясом. Кашель отпускает, становится легко дышать.
Потом снится ужин в грузинской харчевне в семидесятом году. Студенческая конференция в Тбилиси, хозяева повели нас в замечательное место. Просто, грубовато, шумно, накурено, дешево и вкусно. Угощение называется «тройной барашек». Три огромные сковороды – мозги, глаза и яички барашка. Горячие лепешки. Дешевое игристое вино – хоть залейся.
Запомнил канавки в каменном полу, по всему залу, туда бросали окурки.
Нереальная свобода, как во сне, – тогда было такое чувство, и вот сейчас она снова приснилась.
Иду по бедной и темной улице. Пригород, деревянные низкие дома. Со мной женщина – кто она, я не знаю.
Плохо одетая, но очень мне дорогая, очень любимая, и мне стыдно, что она так плохо одета, голодна, что нам с ней некуда идти.
Окно. Там люди. Мы останавливаемся, смотрим. Кто-то знакомый подходит к окну, видит меня и ее, приглашает зайти.
Входим. Скудно обставленная большая комната с темными вылинявшими обоями. Шкафы, низкий абажур над столом. За столом сидят человек десять, одетые небогато, но прилично: старые лоснящиеся костюмы, застиранные светлые рубашки, тусклые узкие галстуки.
Стол устроен так: круглый, пустой, с круглой скатертью, как бублик – кольцом, только по краям стола, а в середине пусто, темное дерево. Скатерть – с толстыми кисточками. На ней стоят большой хрустальный стакан с водкой и тарелка с закусками вроде ветчины, сыра, хлеба. Человек отхлебывает из стакана чуточку водки, отщипывает крохотные кусочки хлеба и сыра. Потом все берутся за кисточки на скатерти и двигают ее по кругу, так, что водка с закуской переезжает к другому человеку. Двигают против часовой стрелки.
Мы с женщиной садимся. Она сидит слева от меня.
Вот к ней подъезжают водка и закуска.
Она мне шепчет:
– Я очень хочу есть. Я очень проголодалась.
Я было хочу сказать, шепнуть ей: «Неудобно. Видишь, как все берут по чуть-чуть. Скажем спасибо, что хоть так…» Но смотрю на нее, вижу, какая она несчастная, исхудавшая, бедная, мне становится ее жалко, и я говорю ей:
– Ешь! Бери что хочешь.
Она берет кусок хлеба, кладет на него кусок ветчины.
Все на нее косятся и шикают. Она кладет хлеб на место.
Я говорю:
– Ешь!
Она робко и поспешно жует.
Все возмущены. Говорят:
– Наглецы! Их позвали в приличную компанию! Они вести себя не умеют!
Я говорю ей:
– Доедай, и пошли отсюда!
Беру себе бутерброд, и мы уходим. Вслед мне что-то кидают. Чувствую удар по затылку.
Странные названия блюд в меню обыкновенного кафе.
Невозможно понять, что это. Невозможно сделать заказ.
Официантка тоже называет блюда как-то по-своему.
