Книга Carus, или Тот, кто дорог своим друзьям - Паскаль Киньяр

— Речь — это борьба, гораздо более темная и примитивная, чем вы думаете, — сказала Марта. — Психоаналитики утверждают, что это ужасная сцена, никогда не достигающая свершения при контакте с реальностью, который должен был бы воплотиться в оргазме. Смертельная лихорадка, которую тщетно маскирует желание, слепа; она иногда и в самом деле внезапно утоляется в момент наслаждения, переходящего — и в этом смысле А., может быть, прав — в изнеможение, когда все чувства умирают.

— Ага, значит, мы движемся к концу? — яростно бросил Йерр.

— Всему в конце концов приходит конец, — сказал Коэн более непринужденным тоном.

И мы встали из-за стола. Начали настраивать инструменты. Томасу никак не удавалось попасть в тон Марте. А. пришлось настроить скрипку вместо него.

— Преклоняюсь перед абсолютным слухом А.! — воскликнул Томас.

Уинслидейл, который подавал кофе, сообщил нам, что около двухсот восьмидесяти лет назад он был самкой сверчка и до сих пор легко воспринимает звуки частотой от 800 до 50 000 герц.

Мы увлеченно заиграли, начав с ми-бемоль-мажорного трио LXIV. Но ничего не вышло. Пришлось остановиться.

— Не слышу музыки, — сказал А.

О, если бы это было так! — вскричал Йерр с недовольной, брезгливой гримасой. — Ее, несомненно, нельзя слушать, но она, увы, слышна так, что уши хочется заткнуть!

Марта, А. и Коэн заиграли первую часть си-бемоль-мажорного трио Шуберта.

Гроза медлила с приходом. Мы закончили великолепным си-минорным трио 1781 года. Эта вещь нам удалась, хотя и прозвучала слишком взволнованно. Мы нервничали, и это нам мешало. В перерыве между двумя частями А. предположил, что мы, вероятно, опошляем музыку, относясь к ней как к аффекту, к возбуждающему средству.

— Закрытие сезона! — объявил Уинслидейл, когда мы прощались с ним. — Следующий откроется осенью, начиная с четвертого сентября!

В четверг, 5 июля, встретил Йерра на улице Дофины. Он покупал порей с уличного лотка зеленщика. Сообщил мне, что Анриетта чувствует себя превосходно.

Мы сели на террасе кафе. Первым делом он сказал:

— Мне большую чашку шоколада.

Йерр ни словом не помянул вчерашнюю схватку. Только спросил, как там А. Вчера он показался ему растолстевшим и озабоченным. Я ответил, что, по-моему, у него все в порядке и его лицо не выражает никакого уныния. И что он пытается работать, хотя вкладывает в свои усилия излишнее нетерпение и лихорадочную спешку, которые меня слегка пугают, так как он придает этому неоправданно большую значимость, чересчур рьяно стремится уйти с головой в работу, вкалывать вовсю. Йерр вдруг нахмурился и сделал вид, что собрался уйти. Когда я спросил его, чем объясняется такая внезапная перемена настроения, он осведомился, не считаю ли я это словцо — «вкалывать» — сколь чудовищным, столь же и бессмысленным? И неужели нельзя обойтись без этого глагола, употребив вместо него, например, «трудиться усердно, ретиво, ревностно, не щадя сил» и так далее? Я поспешил с ним согласиться, но он начал меня злить всерьез. Я приписал свою ненависть его визгливому голосу, седеющей шевелюре и загару, приобретенному под солнцем Поншартрена.

Суббота, 7 июля.

У Вероники было осунувшееся лицо, сложенные на коленях руки дрожали.

За нами зашел А. Мы отправились ужинать втроем.

Зашла речь о Поле, и А. понес какую-то чепуху:

— Чтобы уступить любви, нужно много силы и отчаяния. Это факт неудержимой ностальгии, которая в принципе безысходна…

— Давай не будем повторять застолье у Уинслидейла! — сказал я с легким раздражением.

Как бы ни были коротки юбки, — продолжал он, мы никогда не доберемся до живота наших матерей!

И добавил, что ему кое-что известно об этом. Что он хотел бы никогда больше не любить. «Быть избавленным от этой старинной ритуальной пытки» — так он выразился.

Потом А. обнял нас: назавтра они, все трое, уезжали. На рассвете. Сюзанна пригласила их пожить на водяной мельнице в предгорьях Пиренеев.

Воскресенье, 8 июля.

Я позвонил как мог рано — около половины седьмого утра, — но на улице Бак никто не отвечал.

Позже я позвонил на Нельскую улицу. Йерр тоже не брал трубку.

В. уехала в полдень.

Понедельник, 9 июля.

Зезон вдруг, мрачно:

— В наше время, когда выходят сотни тысяч книг, единственное, что не издается, — это книги для чтения.

Однако в его злости чувствовалось безропотное смирение. Его публикации свидетельствовали о том, что он не совсем уж не прав. Но я присоединился к общему мнению. А оно оказалось, разумеется, более оптимистичным.

10 июля. Позвонил Марте. Сообщил, что уезжаю 13-го на месяц в Штаты. Не звонила ли она Ульрике? Как она там?

Она не расслышала мой вопрос об Ульрике. Ответила, что у нее есть слабая надежда, что Поль проведет часть лета в Вансе. И что она сама пробудет там все лето.

Четверг, 12 июля.

Зашел к Йерру. Через два дня он собирался в Поншартрен — забрать Анриетту и Глэдис. Они уедут оттуда 16-го. Он снял великолепный дом на Корсике, семь тысяч франков за три недели. Они вернутся — но не сюда, а в Поншартрен — до пятнадцатого дня августа (Йерр произнес это именно так, на старинный манер).

Мы обнялись. Он, так и быть, простил мне поездку в США — поскольку она имела целью заработки.

13 августа. Коэн встретил меня в аэропорту. Мы прошлись по набережной. Потом свернули на улицу Жардине и захватили с собой Р.

Ужин на левом берегу. Говорили о нас, о США и т. д. Рекруа сказал (не помню, по какому поводу, по правде творя, мне трудно было уследить за разговором, я очень устал), что в начале XII века в Париже называли «забвенными» мальчишек — подмастерьев кондитеров, которые с восьми часов вечера бегали по улицам, расхваливая свой товар — вафельные трубочки — и крича во все горло: «Не забудьте купить наши забвенные вафли!»

Коэн не преминул уточнить, что тесто приготовляли из муки, меда и яиц и пекли в складных чугунных вафельницах.

Мне очень понравилась эта фраза — «не забудьте купить забвенные вафли». Р. ответил, что оно удачно именно в силу своего парадоксального характера, ибо отвечает одному из самых устойчивых человеческих упований, чье осуществление — не будь оно невозможным — утолило бы одно из основных желаний людей, касающееся состояния нашего разума.

— Утратить память, — сказал он. — Выпустить из виду. Предать забвению. Сразу вспоминается Кретьен де Труа![89]Владеть чем-то «забвенным» и навязывать его прохожим на улицах.