Книга Схватка - Михаил Голденков

— Этим мы защитим мальчика от возможных болезней, ибо рука короля крестит всегда надежно и защищает младенца. А я уже и так многих потерял, совсем суеверным стал из-за этого.

— Добре, — кивал Кмитич, — раз так, то не обижаюсь. Но следующего уж точно я крестить буду.

— Следующего обещаю, покрестишь ты, — соглашался счастливый отец…

Вся шумная и веселая делегация прошла во дворец, окруженный с трех сторон широким рвом и земляными валами по староголландской системе. Кмитич с любопытством рассматривал дворец Белой. О к часто гостил у Михала в Не-свиже, но в Белой так и ни разу не был. Дворец был новым, оригинальным и отличался большими соединительными объемами и отсутствием внутреннего двора…

— Красиво здесь, — улыбалась Кмитичу Алеся, рассматривая систему аркад, фасад здания, — мило. Очень даже. Ранний барококо! Как люблю этот стиль!

На торжественном обеде бывшие враги Богуслав и Полу-бинский даже подружились.

— Эх, пане Алесь, — говорил захмелевший Богуслав, — а известно ли тебе, что из-за меня в Париже женщины даже стрелялись?

— Разве бывает такое? — удивлялся польный писарь.

— Бывает! Стрелялись! И даже были убитые…

Ну, a следующим днем, в воскресенье, как и положено, все собрались в костеле. Оно верно, крестить детей католикам, в отличие от православных или протестантов, требовалось с семи лет, но для таких людей как Радзивиллы существовали любые исключения.

— Какое имя вы выбрали для своего ребенка? — спрашивал седовласый священник с чисто выбритым розовым лицом. Он мило улыбался Катажине и Михалу. Катажина держала сына на руках.

— Ежи Юзеф, — ответила она по-польски. Богуслав при этом скривил губы в ироничной ухмылке, как бы говоря: «Ну-ну!»

— Ох, уж эти Собесские, — негромко прошипел Богуслав на ухо Полубинскому, но при этом услышали его все, — и Катерина у них Катажина, и Юрий у них Ежи… Ну, поляки поляками!

Ян Казимир и Мария Гонзаго сделали вид, что ничего не услышали. Катажина и в самом деле не могла правильно ни говорить, ни писать по-польски, но при короле упрямо изъяснялась только на этом языке. Сам же Ян Казимир умиленно взирал на Катажину и ее дитя. Он был нескрываемо доволен, что стал крестным не только Михала, но и его сына Ежи. Доволен был король и тем, что дела с другим Ежи, с Ежи Лю-бомирским, кажется, идут к заключению мировой. Как и советовал Михал.

— Чего вы просите у Церкви Божией для Ежи Юзефа? — спрашивал далее священник.

— Чтобы звали все-таки Юрием, — тихо хихикнул Богуслав Полубинскому, но вновь его слышно было всем…

— Крещения и Благодати Христовой, — хором ответили Михал и Катажина. Михал при этом бросил укоризненный взгляд на Богуслава, мол, веди себя достойно.

Священник, впрочем, не реагировал на шутки и колкости ясновельможного пана, он кивнул Михалу с Катажиной, вновь улыбнувшись, и обратился к Радзивиллам:

— Дорогие родители, испросив крещения для вашего ребенка, вы принимаете на себя обязанность воспитывать его в христианской вере, учить его любить Бога и ближних. Осознаете ли вы свою обязанность?

— Осознаем, — вновь стройным хором отвечали родители.

— Дорогие восприемники, — повернулся к королю и королеве священник, — готовы ли вы помогать родителям этого ребенка в их христианском воспитании?

— Готовы.

— Костел и вся христианская община с большой радостью принимает тебя, — повернулся к маленькому Юрию священник, — от имени этой общины я осеняю тебя знамением креста. После меня и вы, родители и восприемники, запечатлейте на вашем ребенке знак Иисуса Христа, нашего Спасителя.

Священник, улыбаясь вполне спокойно лежащему в материнских руках Ежи, начертал большим пальцем знак креста на лбу ребенка. Тоже самое сделал Михал, а Катажина повторила…

Началась Литургия Слова… Но Кмитич был уже далек от крещения сына Михала. Три вещи вертелись в его голове, составляя какой-то магический треугольник: в одном углу треугольника чисто выбритое лицо священника, во втором — повторяющееся слово «христианский», ну, а третий угол — Богуслав и Полубинский, бывшие враги, сейчас друзья… Что же объединяло все эти три вещи, и почему они так тревожили оршанского князя? «Что? Что все это объединяет? И почему меня всего колотит от этого?» — почти испуганно спрашивал сам себя Кмитич. Он одно понимал: какое-то смутное воспоминание стучится в черную дверь его памяти, но он, Кмитич, никак не может протянуть руку, чтобы открыть эту дверь и вспустить это воспоминание…

После всех молитв и напутствий ребенка укутали в белые пелена, зажгли свечу от пасхала, и вручили родителям, а служитель таинства обратился к Михалу и Катажи-не со словами:

— Примите свет Христов!

Совершалась процессия к алтарю, во время которой торжественно несли зажженную свечу крещеного ребенка…

Но Кмитич всего этого почти не видел. Холодный пот прошиб его лоб. Алеся почувствовала что-то неладное и тревожно взглянула на мужа.

— Что? У тебя что-то болит? Рана? Бок?

Кмитич замахал головой и утер лоб рукавом. Вот она! Третья подсказка — Алеся! Она составила уже четвертый угол, уже квадрата, а не треугольника. И тут как молния блеснула! Кмитич вспомнил… Полусожженный Друцк… Переделанная в церковь московской веры лютеранская кирха… Священник… Московский священник, поп, дерзнувший назвать имя Самуэля не христианским, за что разгневанный Кмитич занес кинжал над головой этого московита. Чудо спасло жизнь тогда попу и уберегло Кмитича от смертного греха. Алеся… она рассказала, что тоже была в Друцке, искала Кмитича, заходила в церковь, но того самого попа уже там не было, он на следующий день после «встречи» с Кмити-чем ушел из церкви и никто не знал куда… Гладко выбритое лицо священника… В отряде Багрова был поп расстрига, без бороды, который показался Кмитичу знакомым… Тот бывший поп лечил раненных. Когда Кмитича полуживого принесли от стен Борисова, сняв с креста, поп-расстрига, можно сказать, спас ему жизнь… Богуслав и Полубинский… Вот оно! Раньше были враги, стали друзья! Поп в Друцке, враг, врач в отряде Багрова, друг — один и тот же человек!

Кмитич аж застонал, прикрыв глаза рукой.

— Тебе плохо, коханный? — слегка сжала ему руку Алеся, с тревогой заглядывая в лицо.

— Чуть-чуть. Сейчас пройдет…

Кмитич убрал руку, открыл глаза. Боже! Ведь тот поп точно узнал его! Это очевидно! Это только Кмитич не признал попа, ибо тот сбрил бороду и поменял одежды, а узнать Кмитича было очень даже легко.

«Как все закручено и перекручено на этой проклятой войне, — думал оршанский князь. Ведь я чуть было не убил его, a он позже спас мне жизнь… Он оставил свою службу царской веры и ушел в лес к партизанам. Поп еще рассказывал, что он из черемисы, народа особенно сильно пострадавшего от Ивана Жахливого, народа трижды подымавшего восстание против царя и трижды разгромленного царем… Боже мой, кто же заставляет нас воевать друг с другом? Зачем Ты, Господи, допускаешь всю эту бойню, зачем даешь таким людям, как царь московский, править на земле? Может не Ты, Господи, а в самом деле князь тьмы управляет нашей земной жизнью?..» Кмитич уже не следил за процессией крещения, а думал о своем, вспоминая попа, имя которого даже не знал, вспоминая погибшего Василя, которым предпочитал называть себя Вилли Дрозд, вспоминал и исчезнувшую Елену…