Книга В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев

Пухлый офицер хрипел уже, вспотел весь, капли пота сыпались из-под козырька кепки, поверх которой надет был шлем, но продолжал долбить бойца словом, как отбойным молотком; вором назвал, мародером, грабителем, кричал, что такие ублюдки позорят образ советского воина-интернационалиста.

Точно политрук, решил Мышковский.

А подполковника несло и несло:

– …здесь, в Афганистане люди служат с чистой совестью! Умирают за революцию!.. – будто лекцию читал колхозникам тупым, и все норовил подполковник прижать Мышковского грудью к броне, хотя боец и рослый был.

Напирал офицер на него, глядя чуть вверх, наступал пыльными ботинками на кроссовки.

Шарагин с Зебревым пили чай из термоса, консервную банку открыли, подтрунивали над Пашковым. Старшина закончил перекур, спрятал руки в карманы брюк.

– Чего руки в карманах держишь, – подколол старшего прапорщика Зебрев, – бильярдные шары катаешь?

– Старшина, ты что собрался в Афгане на пенсию выходить?

– Да ладно… – Пашков оттянул тельняшку, протер солнцезащитные очки, дыхнул на стекла, снова протер.

– В мусульманина превратишься, старшина!

– Скажи мне, старшина, «Зубровка» – это Монтана или нет?

– «Зубровка»? Конечно!

– А «Перцовка?»

– И «Перцовка» – Монтана!

– А сало?

Огибая по обочине вставшую на передых технику, поползли вперед инженерные машины разграждения и разминирования, с длинными лапами и несуразными ковшами, с кабинами, защищенными освинцованной броней, непробиваемыми стеклами; за ними – танк без пушки с крутящимися на железном каркасе здоровенными «яйцами» – минным тралом; следом саперы на бэтээре в тени растянутого на щупах навеса, с ними рядом на броне две овчарки с высунутыми длинными пересохшими языками.

– А что ты первым делом сделал бы в Союзе?

– Ну, хватит вам, товарищ капитан! Пойду-ка до ветру!

– Помнишь, Олег, как они под ручку «до ветру» ходили?

…Роман старшины с толстой официанткой обсуждал весь полк. После появления в части этой женщины необъятных размеров, на Пашкова что-то нашло, с неделю ходил сам не свой.

Уж кто-кто, а чтобы Пашков запал на официантку – такого никто из офицеров роты предвидеть не мог. Поэтому, когда Шарагин и Зебрев впервые увидели гуляющих вместе по дорожке части старшину своего и официантку, то не поверили глазам.

Сначала думали, что Пашкову просто бабу захотелось, но потом прапорщик заявил, что это серьезно.

– Настоящая Монтана!

Тогда Моргульцев под общий хохот офицеров рассказал анекдот про козу, которую завели вместо женщины на одном корабле. По распоряжению капитана, моряки бросали в копилку по рублю каждый раз, когда «пользовали» бедное животное, чтобы возместить затраты на покупку козы. Однако со временем стали замечать, что кто-то не платит по установленному тарифу. Капитан определил, что злостным неплательщикам является боцман.

– И когда припер того к стенке, боцман сказал точно, как ты, старшина. Сказал: «Не могу, мол, товарищ капитан, за деньги, у нас это серьезно…» Бляха-муха!

Пашков неделю дулся на Моргульцева, но это не мешало ему каждое утро выбривать щеки до синевы, насвистывая что-то веселое, и обильно поливать себя одеколоном, приговаривая: «Одеколон – это интеллигентно! А кефир – полезно!»

Парочка была настолько несуразной – жилистый Пашков и официантка – толстуха на коротких ногах, – что весь полк увлеченно следил за развитием истории любви. Особенно комично выглядели двое влюбленных, когда по дорожке, взявшись за руки, следовали в направлении отхожего места – длинного контейнера, разделенного пополам на женскую и мужскую половину. У самого туалета они расставались, официантка шла налево, Пашков направо, а через какие-то считанные минуты они воссоединялись и продолжали гуляние, либо шли в модуль, где жили полковые женщины.

Роман длился больше месяца. Потом что-то произошло между ними, и Пашков стал лечиться от несчастной любви трехлитровой банкой спирта…

– Чего-то там у твоих стряслось, – вдруг сказал Зебрев.

– Так точно, – подтвердил Пашков. – Чего-то не поделили. Не Монтана!

– Ни на минуту не оставишь! – расстроился Шарагин, обернувшись и заметив необычное скопление солдат.

Краешек верхней губы у Мышковского подергивался в нервном тике. Он стерпел обиды, сдержался, промолчал в ответ, правда, пару раз мысленно выстрелил подполковнику в лоб.

Выдохшись, офицер обратил внимание, что у десантника на руке магнитный браслет; закричал пуще прежнего, с новым приливом сил, будто краденое нашел:

– Ага! У него еще и браслет на руке! Я, офицер, не могу себе позволить купить такой!

Шакал! думал Мышковский, знаем, как вы по дуканам шляетесь каждый день. «Не могу позволить!..» Сука! Да ты в тридцать раз больше меня зарабатываешь! Я, кроме этого браслета, на то, что платят мне, кейс куплю, да платочек матери. И домой вернусь без копейки. А ты, тварь, отсюда «тачку» привезешь, техникой японской всю квартиру завалишь!.. И жопу свою под пули никогда подставлять не станешь…

– Воруешь, гад! – кричал подполковник. – В кроссовках, с браслетом! Автомат уже продал? Где автомат, где бронежилет?

Это уже было слишком! Переборщил подполковник; он и сам это понимал, но, воспитанный на лозунгах и агитационной мишуре, оказываясь на людях, и если к тому же случалось, что слушали, терял над собой контроль, расходился, и гнул, гнул свое, и хлестал «врага» или провинившегося со всей партийной строгостью, и выпячивал «правду», такой, какой она представлялась ему, какой обрисовали в его скудной на собственные размышления голове люди с более значимыми звездами на погонах. При помощи цитат и лозунгов можно кого угодно одолеть.

Мышковский стянул с руки магнитный браслет, бросил под ноги подполковнику, после чего развернулся и пошел прочь.

– Живи, сука, – процедил он сквозь зубы.

Подполковник, явно в замешательстве от подобной наглости, дернулся было, чтобы схватить бойца за плечо, на браслет глянул бегло, будто жалея, что слишком много свидетелей рядом и поднять он его, взять себе не сможет, но в это время с бронетранспортера, откуда он пять минут назад спрыгнул, позвали:

– Поехали, Боря! Поехали! Колонна трогается!

Подполковник выругался, как бы на всех стоящих рядом солдат, заспешил к бэтээру, тяжелый от излишнего собственного веса и ненужного вооружения, зацепился за протянутую с брони руку, повис на секунду, неуклюжий и распухший от бронежилета, в съехавшей на глаза каске, вскарабкался с трудом наверх.

– Что стряслось, Мышковский? – допытывался Шарагин.

– Все нормально, товарищ старший лейтенант, к кроссовкам придрался.