Книга Кровь ворона - Александр Прозоров

Веревка натянулась, и невольники двинулись по узким пыльным улочкам, огибая то сваленные у дверей огромные кувшины, то выставленные из ворот лавки со всякими сластями. Навстречу попадались женщины с кувшинами на плечах — без паранджи, но с закрытыми по самые глаза лицами. Тащили вязанки хвороста юноши в куда более коротких, чем русские, рубахах, но почти в таких же шароварах и сапогах. Вот только головы их вместо тафьи укрывали чалмы, смотанные из груботканой материи. Люди большей частью были одеты в светлые свободные одеяния, но нередко встречались и модники в атласных и даже бархатных кафтанах или жилетках. Попадалось очень много мужчин с серьгами в ушах. Причем золотые или серебряные встречались очень редко. В основном носили медные побрякушки — и в чем тут шик, Олег, хоть убейте, понять не мог.

Наконец колонна остановилась у высоких дощатых ворот с множеством идущих по верху железных пик. Минутой спустя створки поползли в стороны. Невольников завели на утоптанный двор, посреди которого в выложенном мрамором бассейне колыхалась вода. В ней, медленно шевеля плавниками, перемещались могучие красные и желтые китайские карпы, каждый длиной в локоть. За прудиком имелся небольшой крытый помост, застланный ковром и усыпанный подушками. От забора к навесу и дальше, к дому, была положена решетка из тонких прутьев. От лунок у забора, возле навеса, у поддерживающих его столбов, вверх тянулась виноградная лоза, плотно оплетая решетку и давая благостную тень. Впрочем, помимо тени, тут и там свисали тяжелые кисти пока еще зеленых ягод.

Невольников, однако, выстроили на другой, ярко освещенной половине двора. Подошедшие слуги смотали с шей веревки. Девушка в легких шароварах и короткой войлочной курточке на серебряном блюде поднесла Белей-паше фарфоровую пиалу. Зажмурившись, он осушил ее мелкими глоточками, поставил обратно на поднос, отодвинулся к помосту, в тень, и обернулся:

— Подгони их сюда, Махмуд.

Один из слуг вывел девушек. Толстяк обошел их кругом. Брезгливо поморщившись, сдернул одежду с Даромилы, деловито ощупал все ее выпуклости и выемки. Девушка опять оказалась перед Олегом, глядя на него — и сквозь него. Это был взгляд мертвеца, ничего не выражающий и не понимающий. Словно из пленницы вынули по дороге душу и выбросили за ненадобностью на помойку. Ее оценивали, как лошадь — нет, даже лошадь фыркает, шарахается, возмущается. Ее оценивали, как нужный в хозяйстве, но дорогой медный котел — здесь не блестит, здесь щербина, а вот здесь удобно ручку прикрепили. А она смотрела, смотрела на Олега, которому в один прекрасный, как ей казалось, миг решила доверить себя и свою судьбу. Смотрела, выжигая уже его душу.

— Да, упругие еще, сгодятся для казарм Шельджи-Амира. Позови послезавтра бея, Махмуд. А этих покорми курагой и рисом до отвала, дай по чаше вина и положи в дальней комнате. Торки, похоже, им вообще спать не давали. Нужно, чтобы отоспались и жидкостью напились. Тогда и припухнут, и цвет улучшится. Вина дадим — зарумянятся, как персики. Нет, пожалуй, пусть четыре дня дозревают, так надежнее. Пока не зови…

Купец махнул рукой. Слуга, блеснув на солнце начищенной медной серьгой, погнал невольниц к дальней двери, но мертвый взгляд Даромилы всё равно остался перед ведуном, словно занозой засев в сердце.

— Слушай, урус! — медленно подбирая слова, заговорил купец. — Ты был дикий лесной зверь. Ты попал в счастье. Это мир цивилизации и свободы. Ты лазил в деревьях и ел мох. Ты был голодный и больной. Твое счастье есть я. Теперь ты в земле славного кагана Ахмет Тохан-хана! Ты узнаешь свет знания. Ты получишь жизнь в радости. Ты станешь работать. Тебя дадут мудрому хозяину. Ты работай. Тебя кормить каждый день, ты жить в чистом каменном доме. Ты под крышей, ты безопасен. Тебя не бьют князья плетью, тебя не сажают зиндан. Тебе хорошо. Ты слушай хозяина, тебя не накажут. Тебе будет счастье.

Судя по кривой речи, Белей-паша перешел с местного языка на старославянский, чтобы его понимали привезенные с севера пленники. Олегу было всё равно. Без заклятия он не понял бы ни того языка, ни другого. Заклятье… Воспользоваться колдовством, освободить всех и перебить работорговцев? Но какой прок от его знания без снадобий, инструментов. С голыми руками разве глаза можно отвести, да и то ненадолго. Банальный приворот сделать — уже какая-нибудь еда или питье нужны. А уж про более сложные обряды и говорить нечего. Так что здесь он точно такой же раб, как и все остальные. Его будут приобщать к цивилизации старым как мир способом. Он станет вкалывать от зари до зари за кусок лепешки и глоток воды, а хозяева тем временем будут валяться на коврах, жрать персики и рассуждать о науке и философии.

— Гоните их в загон, — вернулся к родному языку торговец. — Айра, принеси еще чая с лепестками. И рубленых червяков. — Он присел у пруда, пустил руку. Карпы тотчас повернули к ней, начали тыкаться в пальцы. — Ай, мои толстопузики. Сейчас покушать вам дам.

У двери, на которую указали невольникам, на всякий случай стояли двое воинов с внушительного вида ятаганами. Внутри оказалось довольно обширное помещение со множеством лежаков. Правда, на тюфяки или хотя бы сено хозяин поскупился. Окон было всего два — узенькие щели под самым потолком, но здесь это показалось и к лучшему. Света снаружи проникало вполне достаточно, зато летний зной почти не ощущался. Вслед за рабами Махмуд внес большое корыто, с верхом заваленное абрикосами, поставил на один из лежаков, а потом пошел от невольника к невольнику, распутывая руки. Освободив четверых, вернулся к двери и постучал:

— Якуб!

Его выпустили. Оставшиеся в загоне рабы стали дальше развязывать друг друга, потом подступили к фруктам:

— Глянь, здесь уж поспело всё. Ягоды нормальные подали, не гнилье.

Голодные, к тому же уставшие от однообразной пищи, невольники быстро умяли содержимое корыта. И только ведун после того, как ему развязали руки, убрался к самому дальнему топчану, уселся на нею, привалившись спиной к стене и закрыв глаза — однако его всё так же сверлил насквозь мертвый взгляд Даромилы.

Вскоре к невольникам опять заглянул Махмуд, из-за спины которого предупреждающе выглядывали обнаженные стальные клинки, подманил двух ближних пленников, увел с собой. Спустя пару минут они вернулись с большущим подносом, на котором горой лежала рассыпчатая рисовая каша, припахивающая мясцом. Люди смогли наконец-то вдосталь поесть. По обычаю, выстроившись в очередь, за неимением ложки они хватали еду руками, тут же отходили в сторону и, подъедая белые, чуть липковатые крупинки, снова пристраивались в хвост очереди, чтобы опять прихватить себе горсть снеди.

— Эй, ведун, а ты чего сидишь? — окликнул Олега кто-то из прежних знакомых.

— Не хочу…

Три дня рабов никак не тревожили, не выгоняли ни на какие работы — только кормили кашей, лепешками, абрикосами и курагой. Иногда в рисовую кашу подсыпали изрядно изюма, иногда — какие-то орехи. Пару раз на обед приносили тюрю, сваренную на густейшем мясном бульоне. Олег же, не в силах избавиться от наваждения, за всё время так и не прикоснулся ни к чему. Невольники заметно повеселели: «цивилизованное общество» начало казаться им не таким уж страшным, как вначале. Утром четвертого дня Махмуд даже принес им два бурдюка пахучего красного вина, которое бывшие ратники с восторгом пустили по кругу. Затем пленников стали звать по одному за дверь — видимо, связывая на улице руки за спиной.