Книга За год до победы - Валерий Поволяев

– Бес в ребро – это старая поговорка, а в голову – что-то новое. – Рита звонко шлепнула рукой по воде, отгоняя дельфиненка; и Пургин еще раз удивился ощущению, поднявшемуся в нем, чувству причастности к этой земле, к жизни, к морю, к звездам – да, раньше он был закупорен в коробке, в четырех душных стенах, единственным украшением которых была голая электрическая лампочка, свисающая с потолка на засиженном мухами проводе, и за четыре стены он не мог выйти, даже когда ложился на дно – дно его тоже имело четыре стены и тусклую электрическую лампочку. Хрен был не слаще редьки, а выйти наружу он не мог – мертво сжимал страх, от страха у него холодели пальцы и душа, а сейчас это прошло. Ничего вроде бы не случилось, а прошло.

Дельфин темной торпедой сделал в воде бесшумный широкий круг, вернулся к Пургину, всхлипнул жалобно, рождая ответный внутренний всхлип: Пургину было жалко себя, жалко дельфиненка, жалко Риту, жалко этот густеющий темный теплый вечер – все пройдет, все обратятся в гниль, в прах, в память, если, конечно, кто-то будет помнить их.

– Он голоден, – сказала Рита и снова шлепнула рукой по воде.

– Нет, – Пургин увидел, что звезды, возникшие в воде, качнулись, родили грустное сожаление – все пройдет, а звезды все-таки останутся, это штука вечная.

– А, по-моему, голоден.

– Я недавно его кормил, – сказал Пургин и, подумав, добавил, хотя добавление не было нужное: – Рыбой. – Как будто дельфины едят мясо, баклажаны, маринованные помидоры и абрикосовый джем.

– Тогда он просто играет. Как и все дельфины.

– Он заигрывает.

– Интересно, за что дельфин любит человека?

– Это не любовь, это привязанность.

– Привязанность бывает только у собак.

– Не скажи! Человек всю жизнь, во все века лупил и продолжает лупить собаку, он пинает ее ногами, выставляет во двор, морозит холодом, морит голодом, случается, накидывает на голову петлю, собаке давно бы надо уйти от человека, а она не уходит, не бросает двуногого. В чем дело? Это не привязанность, это что-то большее: привязанность, плюс любовь, плюс еще что-то.

– С дельфинами происходит то же самое, – подхватила Рита, – их рубят винтами пароходы, повара в столовых режут на куски, как обычную рыбу, душат в сетях, бьют веслами, вышвыривают на берег, чтобы посмотреть, как дельфин будет корчиться, сдыхать на солнце, скармливают котам, словно кильку, а дельфины не отворачиваются от людей – дельфин, как собака, не бросает нас. Можешь разгадать эту загадку, товарищ трижды орденоносец?

– Нет, – Пургин сожалеюще приподнял одно плечо.

– И я нет, и маститая хваленая наука тоже нет, и писатели не могут. А дельфины спасают тонущих людей, не дают их сожрать акулам в теплых морях. Может, они наши родственники?

– Может!

– Они сообразительны, привязаны, благодарны. И вообще у них это самое… Цепкий ум! Может, это морские люди?

– Да, может, это морские люди, – соглашаясь с Ритой, повторил Пургин, – вполне. Допустимо.

Он нащупал в кармане кусок хлеба – взял с собой из столовой, чтобы дать собаке, которых в городе развелось больше положенного, среди бродячих псов было много благородных, их здесь забывали хозяева, либо псы сами смывались от владельцев хлебнуть воли, а когда возвращались, тех уже не было – уехали домой, – и иному жалкому лохматому кабысдоху с ранеными глазами кусок хлеба из санаторской столовой – это больше, чем подарок, это то самое, что, случается, жизнь спасает, – скатал в шарик и наклонился к воде.

– Алле-гоп!

Дельфин ткнулся носом в руку, бережно взял хлебный катыш и проглотил его.

– Это что? – спросила Рита?

– Шоколад.

– Надо же, – удивилась она, – он и шоколад ест?

– Ест!

– Удивительное создание.

– Как и все в природе, – Пургин скатал второй шарик, отдал его дельфину, странное дело – тот ел хлеб. Будто поросенок. Может, этот дельфин, по индусской религии, в прошлом действительно был поросенком? Интересно, а по языческой религии души переселялись из тела в тело? Из собаки в человека, из кошки в свинью, из волка в голубя, и наоборот?

Пальцами Пургин прощупал дно – насколько смог дотянуться, настолько и прощупал – было мелко, дельфину было опасно подплывать: он мог пораниться, ободраться, ушибиться, но дельфин, рискуя собой, подплывал к Пургину – ему было важно чувствовать рядом человека, которому он поверил.

Всякая травма, всякая кровь и ссадина оставляют о себе память, обжегшийся кипятком человек дует потом не только на воду, дует даже на водку; дельфиненок, пострадавший на этом месте, не должен был уже возвращаться, а он возвращался, не боясь памяти, новых ушибов и ран, – он верил человеку; он знал, что в случае беды Пургин снова спасет его.

Это простое открытие растрогало Пургина, он скатал еще один шарик, сунул в рот дельфиненку, а следующий шарик просто швырнул в темный воздух – тот растворился в пространстве, стал невидимым, но у близорукого дельфиненка зрение оказалось вовсе неблизоруким; напрасно Пургин считал его близоруким, дельфиненок все прекрасно видел и в темноте засекал всякий предмет, кинулся к шарику и по-собачьи ловко и точно взял его.

– Молодец! – Пургин не удержался, захлопал в ладони.

– По части шоколада?

Они около часа провели на берегу, и вместе с ними был дельфиненок, крутился бесом в воде, чмокал, фыркал, хрюкая, издавал долгие сиплые звуки, взбивал буруны и ловко рассекал их телом. Вода светилась от мелких шевелящихся точек, свет шел изнутри, из глубины и рождал необъяснимое сложное ощущение, в котором было и тревога, и радость, и тепло, и в ту же пору что-то далекое, опасное, вызывающее холод.

Берег они покинули с сожалением, пошли пить чай к Рите, но у той в комнате соседка уже пила чай с усатым бравым моряком, сердито играющим витыми мышцами-бульонками и бочкой выпячивающим грудь, усы у моряка от силовой игры шевелились, как у таракана, и сам он был похож на крупного запечного прусака, Пургину стало неприятно, он молча и решительно обнял Риту и увлек ее за собой. Дверь комнаты прикрыл тихо, чтобы ни у кого из соседей не возникло желания проверить, что же там происходит? Не испытания ли противопехотных мин?

– Пойдем ко мне, – сказал он. – Орденоносцы – люди одинокие, государство уважает это их качество. Я живу один.

Рита молча качнула головой.

– У меня тоже есть чай. Китайский, с сухими жасминовыми цветками. Пробовала такой чай?

Рита неопределенно приподняла плечи.

– Вкусный напиток и этим все сказало.

Невдалеке играла музыка – тихая, грустная, неземная, через несколько минут ее придавила медь оркестра – на танцплощадке появились духовики в морской форме, до мастерства и неземной нежности им было далеко, а по части грохота они шагали впереди всех – с моряками никто не мог сравниться в округе. Даже звезды стушевались, замигали растерянно – духовики показывали класс, звездам было далеко до них.