Книга Кирза - Вадим Чекунов

Васю хоть и подкалывают, но любят и уважают.

Парадку готовили ему всем взводом. У кого что получше — все несли на примерку. Я отдал Васе свои нулевые ботинки сорок пятого размера. Все равно не могу в них влезть, а Васе даже чуток свободны.

— Взво-о-од! Бего-о-ом! Марш! — командует Колбаса.

— Поскакали, кони! — добавляет Паша Секс.

— Иго-го, бля! — орут наученные уже шнурками духи.

Бежим по дороге мимо спортгородка, мимо клуба и штаба, сворачиваем к ГСМ, пробегаем через автопарк и влетаем в лес.

За год настолько привык бегать, что начинаю получать удовольствие от пробежек, особенно когда больше никто не пинает тебя. Ноги легкие, сапоги как кроссовки, удобные, привычные. Грудь дышит ровно, ловит утренний воздух — чистый, вкусный, прохладный. Прибежишь обратно, умоешься, курнешь, полежишь на койке, а там и завтрак.

Можно жить, можно.

Давно разогрелись уже, ломим мощно, не трусцой. Задор в душе играет. Поглядываем на духов. Те сосредоточенно бегут, экономя дыхалку. Колбаса ухмыляется на бегу и командует:

— Взвод, стой!

Останавливаемся и отходим на обочину, все, кроме духов и шнурков.

Шнуркам Колбаса выделяет Арсена и те бегут дальше. К ним присоединяется и Свищ, под наши шуточки и свист.

Мы остаемся.

— На месте бегом марш! — говорит Колбаса.

Четверо бойцов начинают стучать сапогами.

— Шо за хуй пойми? — деланно удивляется Кица. — Резче бежим, зайчики ебанные!

Духи изо всех сил мельтешат ногами.

Усмехаюсь — нет ничего нелепее бегущего на месте человека. Только тут, в армии, в здравом уме можно приказывать людям совершать полную бессмыслицу. И только тут эту бессмыслицу будут исполнять. Прав наш взводный — «солдат обязан не думать, а тупо исполнятьприказания».

Кица и Костюк закуривают. Колбаса морщится, но ничего не говорит — его дружки Укол и Гуня тоже лезут за сигаретами.

Я курить на зарядке не люблю, натощак вообще не в кайф. К тому же — воздух такой… Солнце, птицы, озеро рядом.

Бойцам не до романтики.

— Упор лежа принять! Тридцать раз отжались!

Мой знакомец Кувшин отжимается неплохо, быстро сгибает-разгибает руки, резко и негромко выдыхая воздух. Гудков и Славин на третьем десятке сбавляют темп, за что получают от Кицы сапогом по ногам.

Осенники лишь поглядывают молча и курят.

— Кувшин! Тебе лично еще двадцать, в честь Москвы-матушки! — говорю я.

— И за Винницу ще столько же! — подхватывает Кица.

— Ливны город маленький, но двадцатку за них сделаешь тоже! — смеется Паша Секс. — Мы тебя родину любить научим, не ссы. Армия — крепкая семья народов. Правильно я говорю?

— Так точно… Товарищ… Черпак… — сипло говорит Кувшинкин, вставляя слова между отжиманий.

Самый долхлый из молодняка — Надеждин. Не добив и двадцатки, упирается коленями в землю.

Вот это не дело.

— Э, воин! — присаживаюсь перед ним на корточки. — Ты не охуел, часом?

Надеждин молчит.

— Я не понял, боец. Тебя твой старый спрашивает, а ты молчишь. Ты в хуй не ставишь старых своих, что ли?

Надеждин пытается еще несколько раз отжаться. Опять же молча, лишь кряхтит в ответ.

Колбаса демонстративно отворачивается.

— Встал! — командую бойцу.

Поднимаются все четверо.

— А вы какого хуя? — ржет Паша Секс. — Упор лежа принять!

Бойцы падают на землю.

— Встать! — командует Паша. — Че не резко? Будем тренироваться, если так. Упор лежа принять! Отставить! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Лечь. Какого хуя встали — команды не было. Тормоза, бля… Вспышка с тылу! Вот так лучше будет. Упор лежа принять! Делай раз! Ниже, суки, ниже! Жопу опусти, как тебя, Славин! Делай два. Раз! Два! Полтора! Полтора, я сказал, Гудок, не тормози, блядь! Два-а! Полтора! Полтора держим!

Передо мной стоит Надеждин. Тощая шея, острые ключицы, при этом — какой-то рыхлый, выдающийся вперед живот. Обритая налысо голова, острый подбородок, низкий лоб и густые, мохнатые брови. Под ними часто моргают испуганные серые глаза, которые он скашивает на замерших в позиции «полтора» товарищей.

— На меня смотри, воин, — тыкаю Надеждина кулаком в живот. — Не дергайся, стой нормально.

Бойцы в упоре лежа кряхтят. Над их спинами суетятся радостно-встревоженные комары. Вспоминаю свою вечно искусанную лысину прошлым летом.

— Так охуел или как? — спрашиваю снова Надеждина.

— Нет, — выдавливает боец.

— Что нет?

Один из духов, Гудков, не выдерживает и опускает колени на землю.

— Давай, говори яснее. Видишь, товарищи страдают! — киваю на Гудка.

— Я не охуел.

— Тогда упор лежа принял резче, сука! — замахиваюсь на бойца. — Гудок, коленки-то подними, форму нехуя пачкать. Взвод охраны — лицо части. Чуханов у нас не держат. Надя, упор лежа, я сказал!

Надеждин кидается вниз.

— Я не Надя… — не поднимая головы, вдруг говорит он.

Тихо так говорит.

Но все слышат.

— О, хлопчик, да ты, я вижу, бурый у нас? — радостно поднимает брови Кица. — Уже есть один Бурый, второго на хуй не надо…

Надеждина спасает сержант.

Колбаса отходит от своих и нависает над духами:

— Хорош, все. Подъем.

Бойцы с облегчением поднимаются, но не тут-то было.

Колбаса заставляет их делать «слоников» — садиться на корточки и выпрыгивать высоко вверх, хлопая над головой в ладоши. Дыхалка сбивается быстро, и как только они начинают хрипеть, сержант командует «бегом марш!» Бежим к озеру через лес. В просвете видна заброшенная спортплощадка.

— Сворачиваем туда! — командует Колбаса.

На площадке видим сидящих на бетонных плитах шнурков и Васю Свища.

— Э, бойцы, не рано расселись, а? — оттопыпив губу, цедит Уколов. — Съебали на брусья!

Шнурки с явной неохотой поднимаются. Понимаю их прекрасно — им даже хуже, чем духам сейчас. Тем нечего терять, кроме здоровья, и нечего ловить, кроме пиздюлей. Шнурки, как никак, заслужили право на большее.

Укол сознательно унижает их, свидетелей вчерашнего позора старых. Отыгрывается, как всегда, на безответных.

Впрочем, тот же Арсен таким не кажется. Вижу, как он едва сдерживается, подходя к ржавой перекладине.

Помочь Арсену я ничем не могу — им командует старший по званию и призыву Колбаса.

Достаю из кармана отобранные вчера у бойцов сигареты, усаживаюсь на перекладину для пресса и закуриваю. Ебись он, этот свежий воздух.