Книга Maxximum Exxtremum - Алексей А. Шепелев

Я всё ждал, когда они выйдут — думал, что она сразу выбежит за мной, но сильно ошибся. Мне надоело, и я пошёл под окно кухни и стал слушать.

Кое-что долетало:

— Ты видишь, чувак (может он даже сказал «пацан») в тебя влюбился, а ты что мозги ему колебёшь?

— Я ему не колебу, он сам.

— С ним, так с ним, нет, так пошёл на хуй — нечего хуйню разводить. Вот выходи щас и сама скажи ему.

— Не буду я ничего никому говорить.

— У него, понимаешь, психика нестабильная.

— Оно и видно. Он сам весь нестабильный. На хрена мне это надо: посреди ночи является, удолбленный колёсами!.. Мне это не надо. «Я повешусь, застрелюсь» — блять, кому это надо?! Мне это не надо.

— Не надо — так делать! Ты вроде уже с ним, а сама со мной тогда, вся фигня…

— Мне, короче, по хрену, Саш, делай сам с ним, что хочешь. Мне это не надо.

Меня их диалог поразил несказанно — я тут же залетел к ним на кухню, не зная, что предпринять, сжимая зубы и кулаки, готовый на всё, пытаясь обратить на себя внимание — всё-таки я вроде как предмет и конечная цель спора, а кроме того, автор сценария… Дискуссия их проходила уже на повышенных тонах, и они меня проигнорировали — даже Саша, который был вроде на моей стороне, когда я стал ныть и тянуть его за руку домой, только невежливо бросил: «Иди на хуй, щас уебу. Это не твоё дело, надо с ней разобраться!» и стал продолжать «из роли, из роли».

Я сильно хлобыстнул дверью квартиры, а потом дверью подъезда. Сел на своё место и снова предался напряжённому ожиданию — изредка вскакивая, громко, на весь двор произнося проклятья-заклинания: «Хуеложство! гондонофилия! блядомассовка! кодлоономастика!» и ударяя кулаками себе по коленям или в ствол берёзы.

Минут через двадцать вышел Саша. Он был, как вы поняли, один.

— Всё, сынок, — лаконически осведомил он и предложил взять вина.

Я было начал упрекать его за слишком буквальное следование букве роли, выпытывать подробности, ныть о том, что «к Зельцеру я на коленях поползу»… На что он заявил:

— Плюнь на неё. Я тебе давно всё сказал про неё. Если я ещё раз услышу рассказы об этой… или узнаю, что ты опять с ней путаешься — пеняй на себя. Я с тобой больше не буду… пить.

Мы взяли червивки и отправились, распивая её на ходу, вчерашним маршрутом. Понятное дело, что мне очень хотелось просмаковать определённые вещи, но так как было нельзя, пришлось сублимировать, что тоже в общем-то иногда пользительно.

— Это фигня, — говорил я, отглотнув из бутыли, запрокинув при этом голову в торчащее из-под моста звёздное небо, — меня вот сейчас интересует, было ли вообще такое: человек слетал в космос, увидал, что никакого бога там нету, за час обернулся, вернулся и идёт по городу, широко улыбаясь как ни в чём не был?!

— Да п-при ч-чём тут это?! — Саша выплюнул только что заглоченное, удыхая — наверняка недоумение и увеселение его вызывал сам факт возникновения подобного вопроса.

— Почему я, я — из 78 миллиардов человеков?.. — Он опять удыхал: «Причём тут ты?!» — …должен осознавать всё как в первый и последний раз — да даже ведь не осознавать — чувствовать! И в этом у меня, дорогие, нет никакого хейтазольства — ясно, допустим, что существует лишь вид, а не индивид, но есть, так сказать, несущие конструкции, шурупы — «шурумберы» — как говорил в детстве мой братец…

Саша схватился руками за какую-то «несущую конструкцию» моста и удыхал навзрыд, трепыхаясь, как от эл. разряда, всем своим несообразным телом.

Мне вдруг вспомнилось, как однажды мы шли с ней ночью, и она обратила моё внимание на небо — она! — стала показывать, где какие созвездия, где Полярная звезда… А я и не знал, что она вообще имеет понятие о существовании неба…

45.

Приехал в берлагу днём и, конечно, не нашёл себе места. Я отправился прямиком к ней, хотя как пить дать придётся, как и в другие разы, «куковать» на скамеечке и, собственно говоря, путь к ней вообще заказан. Запыхавшись, я притормозил у её двери, прислонившись лбом к холодной краске стены, осеняя себя несуразными миниатюрными крестными знамениями… — казалось, что витальная энергия моя, кипящая и бурлящая, вот-вот пойдёт через край… Я лихорадочно жал кнопку звонка, ожидая увидеть физиономию «нашего нового друга» (на языке вращалось мерзкое на вкус, какое-то холодцеватое выражение «интимный свет»)…

Она открыла, улыбась, как бы удивляясь. Отступила, приглашая меня. Я вошёл, ожидая худшего. Она отступила в зал, я сунулся за ней — вытянув шею и самоё туловище — чтобы не натоптать и посмотреть, есть ли кто в комнате.

— Я заторчала, — сказала она, с жалобно-детским «ча», с запредельно детской блядоватенькой улыбочкой, хлопая ресницами, сложив на поясе ручки и поводя туда-сюда корпусом — как будто это был какой-то водевильчик «Стрекоза и Муравей» или «Заячья избушка», и она «невинно» просится пожить «немножечко», — немножечко.

— Как же так?.. — Я едва смог что-то выговорить, тоже дитятя, шокированный тем, что Cаничевы предсказания начинают сбываться — ведь его оценки и увещеванья я воспринимал лишь как грубые императивы-стереотипы трубящей свою вечную песню социальной нормы. Неужели это правда?

Однако прошла минута-другая, и трагедии я не почувствовал (это у меня всё трагедии, а Лолита, как я написал в экзаменационном листке, noughty — в смысле nаughty — хотя всё-таки иногда по ночам плачет…). В конце концов, даже по официальной статистике, каждый шестой житель Земли наркоман, и нечему тут удивляться… Она сказала и показала наглядно, что стереосистема и все диски “ушли”. Про этого чувака, кажется, Пашу, хотя я и не осмелился спрашивать, сказала «скотина» и что он её «окружил» и «развёл».

Она улеглась на диван, задрав колени, ноя и постанывая. У неё была несуразная просьба (с коей я, конечно, её корректно послал туда же), чтобы я у родственников достал жидкий реланиум — надо бросить, перекумариться… Я приблизился к ней, поглаживая её голые маленькие ступни, небритые колючие икры… Она забрыкалась и выразила вербально своё неодобрение моего ухаживания. Тогда я довольно грубо и прямолинейно (ох, уж извините!) спросил, нет ли у неё чего-нибудь съестного (например, бутеров и кабачковой икорки), чтобы я смог съесть оное в себя самого для поддержания жизненной функциональности: её интенсивности и интенциональности.

Она взбесилась.

— Я подыхаю, блять, а он жрать сюда пришёл!..

— Ну что тут такого-то? Я просто хочу есть — как всегда…

— Ты не дома — ты пришёл в гости — только зашёл и сразу: я жрать хочу, здравствуйте! Ты что, как только к кому приходишь, тебя сразу за стол сажают?!

— Ну извини, не знаю… — оправдывался я, сам раздражаясь. — Такой отповеди я никак не ожидал, но дело в том, что действительно меня все кормят — уж представь себе… (Спасибо вам, дорогие, — всем, кто делал это!) И вообще это древнейший, не нами заведённый алгоритм — как там в сказках? — напои, накорми, в баньке распарь и спать уложи! Раньше я, правда, не задумывался о второй коннотации слова «спать»…