Книга Растление великой империи - Владимир Максимов

1993

Что с нами происходит?

Теперь, после того, что случилось в России и в окружающем ее мире, я часто вспоминаю солнечный день 12 февраля 1974 года. В этот день Александр Солженицын был выдворен за пределы СССР, а я получил официальное разрешение на вполне легальный выезд из страны. Прямо из ОВИРа я зашел тогда на квартиру к Андрею Дмитриевичу Сахарову, где уже собрались наиболее известные диссиденты тех лет: Павел Литвинов, Борис Шрагин, отец Сергий Желудков и еще несколько, всех теперь не упомню. Обсуждался текст обращения к советскому правительству с протестом против высылки великого писателя и с требованием опубликовать «Архипелаг ГУЛАГ».

Люди собрались разные — марксисты, либералы, христиане, но единодушие было полным. Текст был дружно подписан и отправлен адресату. Помнится, меня охватило тогда ликующее чувство духовного единства со своими единомышленниками, уверенности в нерасторжимости нашего человеческого союза, надежды на лучшее будущее России. В общем, все согласно Окуджаве: «Возьмемся за руки, друзья!»

Но, уры, вскоре жизнь довольно жестоко скорректировала эту идиллическую модель. Диссиденты один за другим потянулись в эмиграцию. И тут обнаружилось, что единства не было и нет, что группировались мы лишь по старому китайскому принципу «твой враг — мой друг», и главные баталии между нами только начинаются.

К примеру, один из самых самоотверженных правозащитников — Павел Литвинов, едва ступив на итальянскую землю, во всеуслышание заявил, что никаких интервью реакционным газетам он давать не намерен (к числу реакционных гость отнес, видимо, такие, как «Коррьере делла сера», «Стампа», «Темпо», «Репубблика» и еще несколько), а готов разговаривать только с «Унитой». К его позиции, во всяком случае в самом начале, присоединились в разных концах Европы Борис Шрагин, Анатолий Краснов-Левитин, Леонид Плющ, Вадим Белоцерковский, Валерий Чалидзе и целый ряд им сочувствующих.

Вся эта группа тут же получила мощную поддержку большинства коммунистических, прокоммунистических и либеральных кругов Запада с их мощнейшей машиной средств массовой информации и доминирующим влиянием на западное общественное мнение.

Их немедленно поддержала также новейшая политическая эмиграция из восточной Европы, выступавшая повсюду под лозунгом «социализма с человеческим лицом» (или, как шутили тогда некоторые скептики, «социализма с лицом Пеликана»[3]). Их тезис состоял в том, что народы коммунистического блока вовсе не жаждут демонтажа системы, а стремятся лишь к ее модернизации.

Можете теперь себе представить, в каком положении оказалась на Западе та часть советского и восточноевропейского диссидентства (А. Солженицын, А. Гинзбург, Л. Пахман, В. Буковский, П. Гома, Э. Кузнецов, ваш покорный слуга и ряд других), которая с самого начала пыталась убедить западную общественность в том, что коммунизм на Востоке себя изжил, что у людей в тоталитарном мире — идиосинкразия на самое слово «социализм» и что крушение этой системы не за горами.

Еще в 1975 году на симпозиуме фонда Вольпе в Риме я заключил свое выступление следующим образом:

«Но, к счастью для современной истории и к сожалению для коллаборантов тоталитаризма, Россия и Восточная Европа уже поднимаются с колен. И я беру на себя смелость позволить себе здесь, в этом зале, подытожить сказанное выше с предельной краткостью: марксисты всех стран, жгите архивы! Ваша эпоха кончилась, и второй Нюрнберг у порога! История уже выбрала!»

Неоднократно и на весь мир предупреждали о том же самом и Александр Солженицын, и Владимир Буковский, и Людек Пахман, и Паул Гома, и кардиналы Миндсенти и Слипый.

Нас за это высмеивали, называли политическими романтиками, реакционерами, а то и фашистами. Перед нами закрывались двери университетских аудиторий, издательств, редакции газет, радио и телевидения. Нас травили, унижали, оскорбляли, замалчивали. Не постеснялись поучаствовать в этой недостойной кампании и некоторые высокие прелаты католической церкви, выступавшие тогда с проповедями в поддержку «исторического компромисса» и «детанта». Причем занимались они этим под грохот афганской войны.

Помню, как на приеме в издательстве «Гарсанти», приуроченном к выходу в свет «Континента» на итальянском языке, уважаемый мною Альберто Моравиа сказал мне в ответ на мои жалобы:

— Зачем вы мне говорите, что в Советском Союзе цензура, что в Советском Союзе не печатают? Меня — печатают!

К сожалению, эта готтентотская логика была тогда на Западе в большом ходу.

Героями Запада — и в частности Италии — в те годы сделались такие апологеты «человеческого социализма», как Пеликан, Гольдштюкер, Михник, Медведев или исповедники прав человека без всякой политической окраски вроде Валерия Чалидзе, Павла Литвинова, Елены Боннэр и их единомышленников. Никому и в голову не приходило, что идеи подобного рода — зачастую помимо воли их носителей — прекрасно вйисывались в систему советской дезинформации, старавшейся навязать (и не без успеха!) общественному мнению Запада лукавый тезис Томаса Манна: «Антикоммунизм — это самая большая глупость двадцатого века». В Германии, к примеру, нас подвергли тотальному остракизму только за то, что мы позволили себе публиковаться у издателя-антикоммуниста Акселя Шпрингера.

Помню, какая буря негодования поднялась в либеральных средствах массовой информации Запада, когда Александр Солженицын выступил с идеей организации Международного трибунала, наподобие нюрнбергского, для суда над мировым коммунизмом. Сама параллель между фашизмом и коммунизмом воспринималась тогда этими либералами как кощунственная. Даже те из западных общественных и политических деятелей, кто поначалу поддержал идею такого трибунала, вынуждены были в конце концов отказаться от нее под огнем протестующей критики.

Сегодня мы все, как на Западе, так и на Востоке, пожинаем плоды своего вчерашнего ослепления. История бросила нам вызов, но у нас нечем на него ответить. Мы оказались не готовы к тем поистине катаклическим изменениям, которые происходят у нас на глазах. Не готовы ни духовно, ни политически, ни экономически. Мы до сих пор не осознали или страшимся осознать, что происходит не просто крушение очередной идеологической системы, а рождение качественно новой (плохой или хорошей — покажет ближайшее будущее) мировой цивилизации.

Простите, но и на этот раз не могу не процитировать пассаж из своего давнего выступления — на Биеннале в Венеции, в 1975 году:

— Трудно назвать теперь область человеческой деятельности, в которой так или иначе не отражался бы этот, начатый на Востоке мучительный процесс переоценки еще вчера незыблемых ценностей, восстановления исторической памяти, поворота к подлинно гуманистическим идеалам: Правде, Милосердию, Справедливости. Процесс этот прежде всего свидетельствует о всеобщем предчувствии близких и, я уверен, коренных перемен в современном мире вообще. Мы стоим на пороге полного преображения политического, духовного и даже географического облика земли. И только от нашего мужества, от степени нашей солидарности, от нашей личной ответственности, наконец, зависит, в каком направлении — позитивном или негативном — будут разворачиваться предстоящие события.