Книга Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

Однажды, в ночь текилы и мескаля,[113]его застрелил один бывший заключенный, который по несчастной случайности узнал его имя: Лекумберри было названием тюрьмы в Мехико, где этому суеверному парню, видимо, сильно досталось.

До конца 1979 года я выполнял работу по слежке и сбору информации, особенно в Сан-Себастьяне. Мои наблюдения способствовали, например, убийству генерала Гонсалеса Вальеса, военного губернатора города, осуществленному 23 сентября.

Я заглушил голос своей уже слабой в ту пору совести и моральные сомнения, сказав себе, что мне нужно завоевать доверие дяди Пачи и что мне никогда не нравились профессиональные военные.

25 октября, при сорока процентах воздержавшихся, был принят статус автономии для Эускади и Каталонии.

В начале 1980 года мне велели пересечь границу и жить в Бордо, на явочной квартире организации. Я едва пробыл там месяц.

В этой суровой квартире мы жили впятером: трое мужчин и две женщины, хотя иногда там также устраивались проездом, иногда на одну только ночь, активисты группы. Например, однажды там появились два мужика, три дня просидевшие, не выходя из дома. Инструкции были таковы, что даже мы не должны были узнать их в лицо. Двое из них все время провели в нашей компании, не снимая масок, они смотрели телевизор, не говоря ни слова, даже между собой. Это был какой-то сюрреализм.

Мы, пятеро постоянных жильцов, по ночам играли в карты. Одного из типов звали Горка, он был боевик «Эрри Батасуны»,[114]которому пришлось спасаться бегством из Аморебьеты, когда полиция обнаружила в его квартире оружие и взрывчатку. О другом, Иньяки Синцарри, я уже рассказывал, это был опытный террорист – он ждал, пока его переведут в другую группу. В своей он был единственным, кому удалось избежать свинца или последствий детонации, когда открылась их попытка взорвать один из участков гражданской гвардии.

Женщин звали Аиноа и Амайя. Аиноа была подружкой одного из членов барселонской группы и ждала его возвращения, когда ему дадут отпуск после покушения. Вторая была новенькой, в том же положении, что и я.

Иньяки Синцарри, Контфагот, страдал мачизмом и обращался с обеими женщинами так, будто они – служанки, обязанные нас обслуживать. Хотя они и были худыми с точки зрения моих необычных пристрастий, должен признать, что обе были довольно хороши собой, особенно Амайя.

Контфагот, в качестве ветерана, провозгласил себя во всем начальником квартиры и решил, что по ночам мы будем в обязательном порядке играть в шашки на манер фантов, то есть на раздевание. С Аиноа, из уважения или страха перед ее женихом, он несколько сдерживался, а вот Амайю беспощадно травил. И кроме того, поскольку девушка играла в шашки довольно-таки плохо, почти каждый раз она оказывалась раздетой. Она была достаточно стыдлива и умирала от стыда. Контфагот приходил в восторг, видя ее голой.

Однажды ночью, после партии, окончившейся, как обычно, когда мы уже ушли спать, террорист полез к Амайе в постель (она жила в одной комнате со второй женщиной). Девушка пришла в ярость и, надавав ему пощечин, выставила его из своей комнаты. Контфагот, разозлившись на то, что его выгнали и выставили в смешном свете, заверил ее на следующий день, не церемонясь в моем присутствии, что даст шефам плохой отзыв о ней.

Партии в шашки на раздевание прекратились.

Поскольку сведений обо мне не было в картотеке ни французской, ни испанской полиции, а в атмосфере квартиры мне становилось достаточно трудно дышать, – кроме того, она находилась в Сен-Медаре, в предместье Бордо – я частенько ходил гулять по центру города.

Однажды я бродил по рынку «Гранз-Ом» (мне уже начинало нравиться посещать городские продуктовые рынки), расположенному совсем рядом с шумной аллеей Антанданс. Мне вздумалось съесть круассан, и я зашел в булочную, расположенную на рынке. И тогда я в первый раз увидел Франсуаз Лантёр, единственную настоящую любовь моей жизни.

Меня поразили ее спокойная красота, ум, светившийся в ее больших черных глазах под хорошо очерченными бровями, чувственность ее рта немножко приподнятой верхней губой и естественное изящество ее движений. Я понял, что любовь с первого взгляда существует. Я застыл, как дурак, глядя на нее, с круассаном в руке, а она ждала моей реакции, протягивая мне сдачу. Она от души рассмеялась над моей ошеломленностью, и этот ясный и свежий звук был похож на то, как если бы к уху однесли горный родник.

Если вам все это кажется пошлым, уверяю вас, мне решительно все равно.

По привычке своего искаженного рассудка я наблюдал из бара на рынке, ожидая, пока булочная закроется.

Ее никто не пришел встречать.

Я последовал за ней.

Она была смуглая, довольно высокая и стройная. У нее были блестящие, очень короткие черные волосы, как у мальчика; они в совершенстве сочетались с ее угловатым лицом с ярко выраженными скулами. Ей было, вероятно, чуть меньше тридцати.

Я вдруг отдал себе отчет в том, что упустил одну деталь.

До того момента, следуя за ней по улице, я не осознавал, что это была худая женщина. Она не была толстой и тем не менее привлекала меня, более того, привлекала с необоримой силой. Несомненно, здесь таилось что-то особенное и, вероятно, благотворное для моей мучительной жизни; я почувствовал, что должен это открыть, сделать это своим и, может быть, добиться таким образом, чтобы судьба даровала мне искупление.

Возможно, все эти заявления о любви с первого взгляда, необоримой привлекательности и невероятном искуплении через любовь покажутся вам преувеличенными и затасканными, старомодной романтикой.

Несомненно, вы будете правы.

Но учтите, что вся моя жизнь основывалась на преувеличении, начиная со вкусов и кончая планами мести; уверяю вас, существование без тонких нюансов в конце концов накладывает свой отпечаток и на характер.

Она не воспользовалась никаким транспортом. Она неторопливо двигалась по берегу Гаронны до набережной Людовика XVIII, а там вошла в маленький симпатичный ресторанчик под названием «Chez Dominique».[115]

Я подумывал было войти и поужинать, чтобы понаблюдать за ней получше и узнать о ней что-нибудь еще: например, была ли она клиенткой или работала и там тоже, но отверг эту идею.

Ожидая, пока она выйдет из булочной, я выпил в баре на рынке полдюжины двойных порций виски «Джим Бин» и, несмотря на рахитичный французский объем, был немного пьян и чувствовал себя неуверенно. Лучше отложить все на следующий день. Я снова последую за ней и, может быть, даже осмелюсь заговорить с ней, хотя я по-прежнему едва мог связать пару слов по-французски, и это тоже меня сковывало.

Но мне пришлось ждать пять месяцев, прежде чем я смог осуществить свои планы по соблазнению Франсуаз.