Книга Мой бедный Йорик - Дмитрий Вересов

Каркаротенко был очень убедителен, потому что говорил о наболевшем, то есть не о фаллоимитаторе, конечно, а о пути, по которому движется современная российская журналистика. Краем глаза Аня увидела, как Синявина растопырила пятерню. Казалось, что она сейчас вопьется длинными когтями в неуступчивого доцента. Но рука ее опустилась в пакет и извлекла оттуда толстенную папку.

— Вот! Сто пятьдесят страниц…

— Он уже написан! — воскликнул пораженный Каркаротенко, который никогда еще не видел таких огромных дипломных работ. — Сто пятьдесят!

— Осталась последняя глава, заключение, список литературы…

Доцент взял в руки папку и крякнул, как штангист во время неудачного толчка.

— Только не думайте, что здесь пересказ чужих мыслей, — предупредила его Синявина. — Я вложила сюда очень много собственного, пережитого, авторского…

— Синявина, посмотрите, пожалуйста, на Лонгину, — оказалось, что Каркаротенко знал Анину фамилию. — Вон она стоит у расписания…

Аня повернулась к беседующим и поздоровалась самым глупым образом, как может поздороваться с экскурсией экспонат, когда на него укажет экскурсовод.

— Уверен, что у нее куда больше опыта в вопросах «эротического пафоса», чем у вас, — Каркаротенко нанес оппонентке очень болезненный укол. — Но Лонгина, в отличие от вас, уверен, выбрала нормальную журналистскую тему…

Ане стало так неудобно, словно про нее только что сказали: «Вот стоит замечательная шлюха, а корчит из себя рядовую студенточку». Она не стала слушать, чем закончится этот спор, а побежала в сторону деканата.

Был ли у нее опыт в «эротическом пафосе»? Откровенно говоря, очень средний, а для девушки с ее внешними данными почти нулевой. В понимании «эротического пафоса» следовало применять метод индукции, то есть двигаться от частного к общему. Но у Ани было слишком мало частных примеров, чтобы строить на них общие выводы.

Однажды Аня ехала на пригородном поезде в Комарово. Напротив сидела крашеная блондинка средних лет, судя по манерам, поселковая продавщица. Она была слегка навеселе и продолжала время от времени прикладываться к баночке джина с тоником. Ни с того ни с сего, глядя в окно на платформу очередной станции, женщина сказала вслух:

— Представляешь, как бывает? Тридцать пять годов жила себе с мужиками и считала себя женщиной…

Она так пристально смотрела на платформу, что Аня тоже выглянула в окно. Мимо проплыли буквы «Солнечное».

— Оказалось, что я была совсем не женщиной…

— А кем? — спросила Аня, приготовившись слушать историю очередной сумасшедшей.

— Бабой, колодой. Нет, я получала удовольствие от мужиков, любила их, паразитов. А было у меня их достаточно. Каких только чертей ко мне не ходило! Всяких… Был даже инвалид один, безногий. Считала, значит, я себя нормальной, здоровой бабой…

Это была еще та «Крейцерова соната»!

— Как-то зашел к нам в райпо такой невзрачный мужичок, из командировочных. Тогда у нас порт только начинали строить. Я на него даже не взглянула бы. Но, раз незнакомый, перебросилась с ним парой фраз для порядка. Замечаю, стал ко мне клеиться. Меня сначала аж зевота одолела. Куда, думаю, лезет — ни кожи, ни рожи. У меня как раз перед этим Володька был. Здоровенный мужик, бабник, лоботряс… А тут такое сравнение! Я его сначала вежливо послала, а он как-то не поспешил. Подумала я, подумала. С Володькой мы недели две как расстались полюбовно, короче, бросил он меня и музыкальный центр упер. Пусть, думаю, будет… «Еще одна осталась ночь у нас с тобой, еще один раз прокричу тебе: „Ты мой!“»… Танечка Буланова так поет. Вот я и прокричала! Не поверишь, подруга, все было вроде как обычно, а у меня волосы дыбом встали, я куда-то там улетела, полетала, а потом опять в свою кровать бухнулась! Как будто раньше ничего у меня не было! Ты меня понимаешь? Я его под утро, пока он дрых, специально изучала, как ученый. Ничего особенного, даже хуже! Что же это такое? У меня с тех пор совсем другая жизнь началась! Он мне мир, получается, открыл. Я-то не подозревала, что такое возможно. Ведь ради одного этого, подруга, жить стоит. Вот что это было со мной, скажи?

Тогда Аня не знала, что ответить. Теперь бы сказала: «Эротический пафос!» Услышав простой и откровенный рассказ случайной попутчицы, Аня тогда задумалась про свои отношения с Иеронимом, почитала кое-какую литературу, посмотрела несколько популярных телевизионных передач, усвоила несколько банальностей. Но не успокоилась. Райповская баба заронила в ней сомнения насчет счастливого супружеского ложа. Каким образом решала бы Аня проблему «эротического пафоса», неизвестно, потому что Иероним в это время как раз стал меняться буквально на глазах, и другие проблемы заслонили эту.

Руководителя диплома Аня искала совершенно напрасно. Она сразу поняла, что Солохин ничего не успел прочитать, но боялся в этом признаться. Он долго говорил на общие темы, а под конец так разошелся, что стал критиковать Анину вторую главу. Обычно в таких случаях Аня отмалчивалась и только согласно кивала головой, но на этот раз она решила поймать старого болтуна.

— Николай Валентинович, правильно я поступила, обратившись во второй главе к американскому теоретику газетного оформления Генри Миллеру?

— Очень похвально, что вы используете в своей работе зарубежные источники, — обстоятельно начал отвечать Солохин. — У американских теоретиков печати несколько тенденциозный взгляд на оформительское дело. Генри Миллер, в частности, недооценивает роль «разворота» в современной газете…

Старый врунишка! Получи вот за мелкую ложь!

— Простите, я немного запуталась, — засмеялась Аня. — Только что читала в метро «Тропик Рака» Генри Миллера и вот перепутала. Миллер — это же классик «эротического пафоса» в современной литературе! Извините меня, Николай Валентинович… Генри Миллер точно недооценивает роль «разворота».

Солохин покраснел, закашлялся, порылся в отвислом кармане пиджака, нашел платок и обтер вспотевшую лысину.

— Это вы простите старика, не успел прочитать ваши главы. Внучку тут водил в зоопарк, а потом… навалилось все как-то. Да и возраст уже не тот, не успеваю как раньше. В каждом из преподавателей на всю жизнь засел студент. Стал придумывать, изворачиваться, как на зачете. Простите старика за детскую ложь…

Он был так трогателен и беззащитен в эту минуту, что Аня готова была сквозь землю провалиться. Что ей стоило минут десять покивать головой, посоглашаться? Аня в порыве раскаянья и доброты встала на цыпочки и поцеловала профессора в большой влажный лоб.

— Что вы, что вы! — испугался и одновременно обрадовался Солохин. — Ну, зачем вы! Вы ведь удивительная девушка! Нельзя вам целовать стариков! Это дурно, неправильно, противно природе. А вот знаете, что я вам хочу предложить? Наша кафедра сейчас готовит к печати учебное пособие «Фотонаборные процессы». Не согласитесь ли вы сфотографироваться на фоне одной из импортных фотонаборных установок? Заплатить вам вряд ли смогут, но вам ведь это не трудно, а учебник вами украсится…