Книга Патология лжи - Джонатон Китс

Я забиваюсь в кресло у задней стены и надуваю губы.

Как обычно, все заканчивается чередой пустых разговоров – лишь бы не пить в одиночестве. Они знают обо мне, вся эта толпа, но им на меня наплевать. Хмурой я выгляжу особенно привлекательно, вот почему мужчины останавливаются у моего столика. Спрашивают, что я думаю о вечеринке, и я отвечаю, что она отстойная.

– Вы в самом деле так разговариваете в реальной жизни?

– Что вы имеете в виду? – спрашивают они, эти мужчины во фланелевых рубашках с лицами, прячущимися под волосами. Я на маскараде, где на всех одинаковые маски. Я пытаюсь им объяснить, а потом они предлагают принести мне еще выпить и пропадают с моим стаканом, и я остаюсь в одиночестве, пока на смену не приходит кто-нибудь другой. И снова начинается бессмысленный разговор о том же самом, и выпивка, которую они мне приносят, – все время не та, что я заказывала.

– Привет, Глория, – встревает мужчина, непохожий на остальных, протягивая мне свежий стакан бурбона со льдом. Он невысокий и грузный, одет в черное, кажется, его я знаю, только воспоминание отчего-то – газетного свойства.

– Арт Рейнгольд.

Разумеется. Арт Рейнгольд, издатель «Алгонкина», и даже для таких близких к нему, как Брайан Эдвард Рид-Арнольд, он – отшельник, прямо как Томас Пинчон. По слухам, большая часть сотрудников «Алгонкина» уверена, что он – продукт корпоративной мистификации.

– Рада с вами познакомиться, мистер Рейнгольд.

– Вы не откажетесь прогуляться со мной? И, пожалуйста, называйте меня по имени.

Я напоминаю ему, что мы в одной из наименее респектабельных частей «к югу от Маркет», снаружи темно, а я на высоких каблуках.

– Ничего не случится, – говорит он. – Я уверен, ФБР, сопровождающее вас, защитит нас от… преступных элементов. – Он показывает толстым согнутым большим пальцем на человека в костюме, играющего в усовершенствованную версию «Пэкмена»[39]на демонстрационном компьютере у дверей.

– Это обнадеживает. Я уже была близка к тому, чтобы кого-нибудь убить.

Мы идем вниз по Фолсом-стрит к Йерба-Буэна-Гарденз. Вечер теплый, в субботу началась весна.

Я спрашиваю Арта, что привело его на вечеринку дигерати в «Чат».

– Так вот как это произносится? Я думал, что говорят «шат»,[40]и никак не мог сообразить, почему нас тут не развлекают французские кошечки.

– Меня бы устроили и обычные французские шлюхи, но вы уклонились от моего вопроса.

– Вы достойны вашей репутации, вас не запугаешь. – Впереди нас топает человек, волоча за собой караван тележек из супермаркета и распевая «Мы – чемпионы».[41]Арт говорит, что он здесь из-за меня. – «Чат» ближе к аэропорту, чем ваш офис.

– Вы так жаждали увидеться со мной? Вы с Пулитцера?

– Не будьте столь вульгарной, Глория. – Он смотрит на пьянчужку на другой стороне улицы – она слишком, слишком коренаста для женщины. – Интересная у вас тут ночная жизнь. Вы будете по ней скучать?

– В каждом городе своя ночная жизнь. Я амбициозна. Если мое окружение не работает, я меняю его.

– Знаете, есть какая-то ирония в том, что вы можете стать главным редактором «Алгонкина». Ведь Пи-Джей был одним из первых претендентов на эту должность.

– Ирония? В чем же?

– Я просто не хочу, чтобы вы тоже погибли.

– Этого не случится.

– Я знаю, Глория.

– Вы не торопились заполнить эту вакансию, – произношу я после паузы. – Прошло уже четыре месяца?

– Это как с подозреваемыми. Нужного человека нелегко найти.

Проезжающая мимо полицейская машина тормозит рядом. Может, я – проститутка? И Арт – мой сутенер? Но они уезжают, оставив нас разбираться самостоятельно.

– История с ФБР вышла впечатляющей, это помогло мне вас заметить, ну и фотография на обложке. В вас есть дерзость, Глория. Пи-Джей на такое никогда бы не осмелился.

– Вы правы, он был не столь привлекателен.

– А теперь ваш издатель одобряет статью? Дмитрий? Так его зовут?

– Он при всех назвал меня лгуньей.

– А вы лгунья?

– Дмитрий никогда не поймет, что его неприятие моей статьи – высшая форма лести.

– Выше, чем убийство?

– Убийство – акт нарциссизма.

Арт улыбается, черты у него расплывчатые, смазанные. Я заставляю его удержать это выражение лица, пока оно не становится жестоким, и тогда улыбаюсь ему в ответ, мягко, но без подобострастия. Эмоции пока отброшены.

– Может, пойдем назад? – спрашивает он. – Мне нужно успеть на самолет, и я не хочу похищать вас у ваших… друзей.

Мы возвращаемся на вечеринку и останавливаемся в дверях. Арт вкладывает в мою руку конверт и тихо говорит.

– Это билет в оба конца, – объясняет он. – Вы прибываете в «Джей-Эф-Кей»[42]в среду, в обед, а возвращаетесь в Сан-Франциско в субботу утром. Вы не против лететь коммерческим рейсом?

– Гм.

– Кто-нибудь отвезет вас из аэропорта в отель. У вас ведь есть родственники в Нью-Йорке, подстрахуйтесь. Мы с вами подробнее обо всем поговорим. И разумеется, вам нужно посмотреть на «Алгонкин».

Подъезжает машина Арта, водитель открывает дверцу.

– Держитесь подальше от неприятностей, Глория. Осужденные преступники ценятся дюжина на грош.

5

Когда летишь в одиночестве, раздражает одно – абсолютное отсутствие барьера между тобой и публикой. Люди заговаривают с тобой, этого никак не избежать, здесь нет Спивви, чтобы избавиться от них. Большинство людей смущает тишина, но меня не она смущает: подозреваю, именно поэтому меня часто обвиняют в холодности.

Разговоры начались в такси по дороге в аэропорт: водитель сообщил мне, что его дедушка был польским князем. Не знаю, почему он думает, что это так важно, – ну разве что он предполагает, будто это даст ему дипломатическую неприкосновенность, а она ему безусловно понадобится, если он всегда так водит. Сказать, что он безрассуден, – значит недооценить его талант. На пустых улицах он едет прямо посередине, сигналя воображаемым пешеходам, бранясь и не обращая внимания на красный свет, тыча пальцем в дома, жильцы которых дают самые большие чаевые. Когда попадаются другие машины, ранние пташки, постокоитальные отверженные, он ползет медленно, потом подрезает и выталкивает их с дороги. При этом всю дорогу он читает мне лекцию о коллекционировании монет – он не дает мне вставить и слово.