Книга Четверги с прокурором - Герберт Розендорфер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да-да, в следующий раз, в следующий четверг. Однажды четверг станет последним.
– Но, дорогой друг… – начал было герр Гальцинг.
– А что тут странного? Все так и есть. Вы имеете представление, сколько мне лет? Смерть меня не пугает. Скорее, сам процесс умирания. Да, пожалуй, так, я испытал это, впервые попав четыре года назад в больницу. Ну, вы помните, как все было. До тех пор мне казалось, что такое может произойти с кем угодно, только не со мной. Однако настал день, когда очередь дошла и до меня.
– Понимаю вас, – сказала хозяйка дома, – тогда нам много четвергов подряд пришлось обходиться без вас.
– Очень было занятно наблюдать, как врачи старательно избегали употреблять слово «рак». Говорили о чем угодно: об опухоли, о новообразовании – сплошная профтерминология. Во мне возникло новообразование, представьте себе.
– Но как бы там ни было, – вмешался в разговор доктор Шицер, человек, имеющий представление о медицине, – все ведь закончилось благополучно.
– Да-да, благополучно. И все-таки момент смерти обрел для меня вполне конкретные временные рамки. Впрочем, хватит об этом. Надеюсь, что в тот самый последний в жизни четверг…
– …до которого еще бог ведает сколько будет обычных, – докончила фразу земельного прокурора хозяйка дома, заботливо коснувшись локтя доктора Ф., державшего свой альт.
– …я все-таки успею досказать до конца очередную историю.
И все направились в музыкальную гостиную.
– Даже если до того самого четверга и далеко, все равно кажется, что он вот-вот наступит, – шепнул доктор Ф. хозяйке дома.
Так как дверь оставили открытой, я слышу все, даже сидя на шкафу, где хранятся ноты. Кошки вообще отличаются хорошим слухом, так что будь дверь закрыта, я все равно бы разобрала все тонкости.
О том, что кошки не различают красного и зеленого цветов, я, помнится, распространялась. Это имеет глубокий смысл: в траве мы куда лучше различаем мышей. Но вот в музыкальном отношении нас дальтониками никак не назовешь. Тут нам доступны все оттенки. Когда играет большой оркестр… я редкая гостья в концертном зале или в опере, но однажды пришлось побывать, и я должна вам об этом рассказать – в конце концов, не только нашему старику дано право прошамкать очередной детектив. Так вот, дело было в Вероне. Вы не верите, что я побывала в Вероне? Разумеется, я там была. Вместе с Борисом, моим возлюбленным и братом. Что-что? Что вас так возмущает? Ах, инцест? А Клеопатра разве не вышла за своего брата? И потом, разве мы, кошки, не египтяне?
Впрочем, я отклонилась от темы. Это тоже присуще кошкам. Вернемся назад: Верона. Неделю и еще один день мы добирались туда. Не так уж и сложно это для кошек. Мой Борис, он, как бы это поточнее выразиться, большой бабник, вернее сказать, кошатник, а в Вероне между тем полным-полно симпатичных кошечек. И думать не хочу, сколько у меня там племянников и племянниц осталось. Ноя опять не о том. Я побывала в «Арене». Каждой кошке надлежит хотя бы раз в жизни послушать «Аиду». Египетское происхождение обязывает. Когда я, ничего не подозревая, то есть не подозревая о юпитерах, прошлась по сцене, я тут же превратилась в центральную фигуру представления. Хотя певцы продолжали петь, музыканты играть и дирижер как ни в чем не бывало размахивал своей палочкой, тысячи людей устремили взоры на невесть откуда взявшуюся на сцене кошку, то есть на меня, пока я проделывала путь вдоль каменной стены. Попав в луч юпитера, я сначала смутилась, потом испугалась и уже хотела броситься прочь. Вам наверняка приходилось видеть, как кошки в мгновение ока исчезают неизвестно куда. Но потом до меня вдруг дошло, что я – единственная истинная египтянка среди всех участников представления, и я с достоинством прошествовала до самого конца каменной стены, а оттуда спрыгнула в темноту.
Мне кажется, об этом даже писали в газетах, ссылаясь на «оригинальную постановку «Аиды» с участием кошки».
Но как я уже говорила, и на концертах, и в опере я редкая гостья, тем не менее мне знакома симфоническая и камерная музыка во всей ее многокрасочности. Люди в этом доме, принадлежащие мне и меня почитающие, очень часто включают свою музыкальную штуковину, и я имею возможность послушать и Малера, и Вагнера, и Берлиоза – мне больше по душе тонкие цветовые оттенки. То, что принадлежащие мне люди называют камерной музыкой. Нежные, едва заметные переходы без следа навязчивой пастозности – хотя стоит мне услышать Рихарда Штрауса, как сердце готово выскочить из груди. Правда, сегодня, по их словам, они исполняли «Сонату дождя» Брамса. Разве может она не понравиться кошке? На улице дождь, а ты лежишь себе, свернувшись калачиком, в тепле на подоконнике, и тебя убаюкивает «Соната дождя», погружая в уютно-белесый мир – надеюсь, вы не забыли, как тонко кошки воспринимают все нежнейшие оттенки серого, постепенно переходящие в интенсивный черный цвет…
Да – одно, как говорится, к другому. «Во всем звучит песня». Но в «Сонате дождя» и радость, и грусть идут рука об руку, что весьма импонирует кошкам. И я не доверяю ни одному из сочинителей, кто не написал хотя бы одно камерное произведение. Композиция для четырех смычковых инструментов – тут уж ты словно под микроскопом, тут уж тебе не удастся пустить пыль в глаза публике… и никакие уловки не помогут. Имен я не называю, разве что одно во избежание конфузов я все же назову: Верди, тот самый Верди, чью «Аиду» я однажды помимо своей воли визуально обогатила. И он, представьте себе, сочинил квартет смычковых инструментов. Они однажды сыграли это произведение, да-да, мои люди. Оно тоже напоминает дождь, но тот, что, струясь по лепесткам цветов магнолии, падает на землю…
Вот они начинают. И это тоже мое любимое произведение. Они называют его «Кёхель 465». Маэстро остервенело чешет за ухом, и кое-кто неверно истолковал сей жест. Этот недоносок как-то на ушко признался мне: секрет всей музыки в том, что, мол, все постепенно привыкли к неблагозвучию. Древние старики признавали лишь одни только октавы. Бедняги. После открыли квинту, а она потянула за собой и обращение интервала, то есть кварту. Это уже была победа. А когда потом полюбили и терцию и сексту, тут уже удержу не стало. Появились септа и секунда, все посчитали это добрым предзнаменованием, но тут маэстро привел в божеский вид крохотную секунду и соответственно большую септу, и они уже не резали ухо публике музыкальных гостиных…
Впрочем, что это я разболталась? Вы пропустили самое ценное – прелюдию к квартету, но прислушайтесь: земельный прокурор портачит на своем альте. И они начинают снова. Все, все, умолкаю. Да, альт. Альтист знает только два регистра – первый и вынужденный. Земельный прокурор как-то сам по этому поводу вышучивал себя. Но это не так. Все, молчу, молчу.
– На этом месте я вынужден – нет-нет, не предварить, это слово сюда не подойдет, а сделать вставку о том, что история эта вопреки предпринятым усилиям так и оставалась до конца не выясненной. И я, друзья мои, таким образом, оставляю вас в неведении, в каком пребываю и сам, равно как и все, имевшие к ней отношение.
