Книга Охота на зайца - Тонино Бенаквиста

— Я хочу видеть мадам Рафаэль. Сию же минуту.

— Calma. Calma, ragazzo. За кого ты себя берешь?

Я хватаю его за галстук и волоку в тот самый закуток, где однажды провел не самую приятную четверть часа. Но с тех пор произошло столько событии. Вытаскиваю свое оружие и прижимаю глушитель к его горлу. Громилы сразу заволновались, но хозяин просит их не двигаться с места. А сам хватается за телефон.

— Куда вы звоните?

— К ней.

— На ту квартиру?

— Нет, домой, к мужу. У нас есть свой код.

Она сама снимает трубку. Хозяин клуба говорит ей одно-единственное слово и нажимает на рычаг.

— Приедет, — сообщает он. — Немного терпения, ragazzo… У нее сейчас неприятности.

— Пусть сначала займется моими.

— А ты не мог бы подождать снаружи? Нет? На клиентов это производит плохое впечатление.

Она явилась спустя четверть часа. Нам освободили утолок в отдалении, наискосок от сцены. Заметно было, что дама не успела приготовиться. Почти без макияжа. Никаких духов. Лишь немного драгоценностей. Я не оставил ей времени притвориться напуганной.

— Кто пытается меня убить?

— О чем вы говорите?

Я уточняю. Она даже не пытается разыграть удивление. Ее глаза выдают тоску и глубокую усталость. Она коротко и нервно затягивается сигаретой, просит принести стаканчик чего-нибудь. Нас настигает голос микрофонного певца.

— Больше это не повторится, клянусь вам, Антонио.

Чувствую, как она мягко ускользает от меня. Словно забывает о моем присутствии ради этого шептуна на сцене.

— Знаете, я и не подозревала, что он все еще любит меня до такой степени.

— Да кто он такой, черт бы его побрал!

Она умолкает. Вид отсутствующий. И двух минут не прошло, а она уже словно испарилась. Несмотря на абсурдность ситуации, я все же соображаю, что не в силах тягаться с душещипательной жалобой молодого итальяшки у микрофона. А тот знай себе тянет: «Тi amo, ti amo, ti amo…» со страстью и пылом.

— Мой муж.

У меня вырывается короткий злой смешок. Скорее от удивления, чем от презрения. Но она уже меня не слушает. Ей не хватает Дарио, и это ощущается во всем — в каждом движении сцепленных рук, в каждой морщинке лица, в каждом взмахе ресниц.

— Он нанял человека, чтобы следить за мной. Давно, уже несколько месяцев назад. Когда мы с вами расстались, я еще об этом не знала, клянусь вам.

Ей принесли еще один стакан. С того места, где мы сидим, певца нельзя увидеть, но она все равно пыталась — тысячу раз.

— Несколько лет тому назад он мне сказал, что, если я ему изменю, он наймет кого-нибудь, чтобы убить моего любовника. Знаете, он так боялся меня потерять…

Я какое-то время сижу дурак дураком, пытаясь понять, что она мне только что сказала. Потом хватаю ее за руку и с силой встряхиваю, чтобы обратить, наконец, на себя ее внимание.

— А я-то тут при чем?..

— Ни при чем… почти. Просто мой муж узнал, что у меня кто-то есть, и сначала даже не пытался мне помешать. Да он и не мог, впрочем. А когда Дарио умер, я ему поклялась, что никогда больше его не обману. Но он, оказывается, не отменил слежку за мной и, когда мы с вами встретились, тут же вообразил, будто я нарушила свое обещание. Поставьте себя на его место… Снова узнать, что я в чьих-то объятиях…

— В чьих объятиях? Опять какого-нибудь итальянчика? Какого-нибудь Дарио?

— Почему бы и нет?

Ну да, действительно, почему бы и нет, в конце-то концов. Ведь впутался я каким-то образом в его мечты, да и чем его простыни хуже? И когда только этот мерзавец оставит меня в покое…

— Забавно… Только я чуть от этого не загнулся.

— Вы больше ничем не рискуете. Я немедленно ему все объясню. Немедленно. Я очень сожалею, Антуан.

Мы услышали аплодисменты. Она опять завертела головой, чтобы попытаться разглядеть певца, а я воспользовался передышкой, чтобы улизнуть. Уверен, что она этого даже не заметила.

Как только я очутился на улице, ко мне вновь вернулось хладнокровие. Я задался вопросом: а не лучше ли будет пропустить эту ночь, прежде чем вернуться к себе в студию?

На противоположной стороне я заметил швейцара гостиницы «Георг V», стоящего у вращающейся двери. Это зрелище напомнило мне времена, когда мой брат работал трубочистом и занимался всеми каминами этого престижного заведения. Он нам обо всем рассказывал — о звездах, об их свите, о прихлебателях, о местных халдеях, о номерах-люкс и обо всем таком прочем. Прямо сказка, да и только.

Самое время проверить, соответствует ли она действительности.

* * *

На следующий день за завтраком я завязал знакомство с одним пожилым господином, который скучал, дожидаясь, пока спустится его жена. Ему хотелось с кем-нибудь поболтать, и он пригласил меня за свой столик. Он заметил, что я отказался от кофе, как только бросил взгляд на чашку.

— Вы ведь, конечно, итальянец по происхождению?

— Да.

— Тогда вы, наверное, умеете готовить лапшу.

Такой несколько неожиданный поворот заставил меня улыбнуться.

— Лапшу — нет. Только макароны.

— Пусть будут макароны, если вам угодно. Значит, вы умеете их готовить?

— Конечно, да. Но макароны — это не просто добавка к соусу. Это нечто гораздо большее.

— Вот как?

— Они изначально представляют собой настоящую вселенную, всех превращений которой не подозревает даже самый утонченный гурман. Любопытное отображение чего-то нейтрального и в то же время чрезвычайно замысловатого. Целая геометрия прямых и кривых линий, полнот и пустот, которые могут варьироваться до бесконечности. Наивысшее проявление формы. Подлинное ее царство, в котором именно форма обусловливает вкус.

Иначе как объяснить, что одна и та же смесь муки и воды может вызвать отвращение или блаженство в зависимости от того, какую форму она примет. Только здесь замечаешь, что у круглого один вкус, у длинного или короткого другой, а у плоского и трубчатого третий. Наверняка тут имеется что-то, похожее на любовь, что-то… как говорится… «на почве страсти»…

— На почве страсти?

— Ну да. Именно потому, что сама жизнь противоречива и многообразна, она создает такое обилие макаронных форм. И каждая из них готова рассказать какую-нибудь историю. Съесть тарелку спагетти — это все равно что вообразить себе растерянность человека, попавшего в лабиринт, погруженного в энтропию недоступной пониманию головоломки. Ему понадобится терпенье и некоторая сноровка, чтобы разобраться с этим до конца. А посмотрите, как приготовлена лазанья! Снаружи взгляду доступен лишь самый верхний слой, корка. Но наш индивид желает добраться до сути, до глубинных пластов, потому что уверен, что там от него что-то скрывают. Но прежде чем убедиться, что внутри содержится не больше, чем снаружи, он будет искать, теряться, прокопает длинный темный тоннель… не будучи уверен до самого конца, найдет ли вообще что-нибудь. Нет ничего более пустого и в то же время более таинственного, чем обыкновенная макаронина. Зато равиоли, наоборот, всегда что-нибудь в себе скрывают, причем наверняка никогда не знаешь, что именно. Это загадка в ларце, который никогда не открывается, запертый сундучок, который вечно интригует нашего исследователя своим таинственным содержимым. Знаете, некоторые утверждают, будто эти равиоли раньше предназначались для мореходов. Заворачивали кусочки мяса и прочую требуху в тонкие полоски теста, надеясь, что моряки не очень-то будут стараться выяснить, что они такое едят.