Книга Аберистуит, любовь моя - Малколм Прайс

Я отшвырнул газету, мои ноги сделались ватными. Аберистуит был шокирован и озадачен этим преступлением. Люди терялись в догадках, кто это сотворил. Но я уже знал. Это был убийца раешника.

Глава 19

Подумать только, миллионы бесполезных, никчемных, пустых, жестоких, напыщенных, горделивых, злобных, непристойных и абсолютно бесценных слов мы извергаем в течение жизни; только подумать обо всех этих словах, всех этих слогах; слогах, которых больше, чем песчинок на Бортском пляже. О Бьянка, тебе нужно было лишь еще одно слово. Какой злобный джинн встал тебе на плечи и отнял у тебя тот последний, решающий глоток воздуха? Подумать только, что за галиматью ты несла. Сколько лжи и лести ты еженощно вливала в уши раскрасневшихся Друидов! Сколько пустых никчемных слов. Если бы ты хоть раз прикусила язычок: приберегла слово, положила его в банк на тот черный день, когда один-два слога могут перевернуть мир. Пара слогов – не исключено, единственная в твоей жизни, – от которой что-то могло бы измениться к лучшему. «Сочинение, – прошептала ты, – в печной трубе…» О нет! Ты не в печь его положила. Ты, которая показала обществу последнюю фигу, завещав похоронить себя в профессиональном костюме. Ты положила сочинение в свою шляпу!

Глава 20

Крыльцо было перепачкано пылью, кошачьей мочой и отпечатками грязных ботинок. И кто-то спреем накалякал на стене «убийца». Я поднялся по лестнице. Дверь в мою контору была приоткрыта, и я увидел, что миссис Ллантрисант, закинув ноги на стол, сидит и ест там арахис. С головой уйдя в свой мир, поломойка меня не заметила. Она машинально запускала пальцы в пакетик из оберточной бумаги, доставала пригоршню орешков, лущила их и как попало раскидывала скорлупки по полу, хихикая про себя, если они летели на фотографию Ноэля Бартоломью. Даже на лестнице висел тяжелый арахисовый перегар. Я толкнул дверь и вошел – старуха охнула:

– Вы!

Сузив глаза, я смотрел на миссис Ллантрисант.

Она украдкой бросила взгляд через стол на телефон, молча прикинув расстояние, и раздумала. Перекроив выражение лица, она заставила себя лучиться радостью:

– Вы вернулись!

А вы устали от мытья полов, не так ли? – сказал я холодным ровным тоном.

Лучи радости сменились пантомимой хлопотливой озабоченности.

– Ох, мистер Найт, у меня сердце кровью обливается, как погляжу, во что превратилось наше крыльцо, по чести вам скажу. Все, видите ли, полиция – сказали мне ничего не трогать. Не то чтоб я хоть на секундочку допустила, что вы… то есть все эти вещи, что про вас наговорили… да я сроду не слыхивала такого… – Слова нежно вылетели в эфир. Она еще раз бросила взгляд на телефон и улыбнулась, на этот раз – с меньшей убежденностью. – Все же так приятно, что вы возвратились. Надолго ли?

Я прошел к столу. Она бессознательно вжалась в кресло.

– Не знаю. А сколько требуется времени, чтобы выбить душу из старухи?

Я выдернул телефонный кабель. Ее зрачки мгновенно расширились.

Я присел на край стола и нагнулся к ней:

– Где оно?

– Где ч…

Слова замерли – я поднял указательный палец.

– Пожалуйста, не говорите «где что».

Она смотрела на меня без слов.

– Приходится отдать вам должное, – сказал я. – Вы – настоящая темная лошадка. – Я начал похлестывать оборванным телефонным проводом по столу. – То есть вы производите впечатление курицы, у которой в мозгу нет и пары серых клеток, но ребус с «печной трубой» вы раскололи куда быстрее, чем я.

Она ничего не говорила и по-прежнему не спускала с меня глаз, прикидывая, сколько я знаю и что собираюсь делать.

– Но с другой стороны, вы не пробились бы в высшие эшелоны «Лиги Милостивого Иисуса», не будь вы умны, не так ли? Уж только не в МИКРу – это однозначно.

– Я не там, мистер Найт.

– Не где?

– Не в… там, где вы сказали.

– Что я сказал?

Она с неуверенностью посмотрела на меня:

– В организации, которую вы упомянули; меня там нет.

– Где нет?

– Э… я не знаю.

– Тогда откуда же вы знаете, что вас там нет?

– Я… Я…

– Вы глава МИКРы, миссис Ллантрисант.

Она в отчаянии покачала головой:

– Нет… нет… нет, я – нет!

– Все эти годы вы драили мое крыльцо и все это время подслушивали у замочной скважины.

– Нет, мистер Найт, нет!

– Так-то вы и проведали о раешнике.

Она замотала головой и зажала уши руками:

– Нет!

Я наклонился еще ближе – наши лица оказались в нескольких дюймах друг от друга. Я чувствовал, как разит мускусом духов «О-де-Майстег».

– Ведь его убили вы, не так ли?

– Кого? – заныла она. – Я никого не убивала, мистер Найт. Честное слово, не убивала. Я просто поломойка. И простите меня за орешки…

Концом телефонного провода я хлестнул ее по лицу, и фраза оборвалась на середине. На густой штукатурке тонального крема появилась тонкая розовая борозда.

– Вам мало было сломать ему жизнь: свергнуть с пьедестала, на котором он высился тридцать лет, и заставить пробавляться кукольными представлениями в Аберайроне. Вам еще вздумалось столкнуть несчастного со скалы.

– Нет, мистер Найт, это не я, не я!

– Это с вами я дрался в тот вечер в Гавани, не так ли?

– Нет, прошу вас, мистер Найт. Вы все неверно поняли.

– Неужели? Неужели? – закричал я. – Не думаю. Я смолк, тяжело дыша, и взял паузу, чтобы успокоиться. Мне нужно было сохранять самообладание.

– Скажите, миссис Ллантрисант. Вы знакомы с изданиями Иова Горсейнона?

Она тупо уставилась на меня.

– А вот Мозгли был с ними знаком. У него в рюкзаке нашли экземпляр горсейноновских «Роз Харона». Это взгляд на темную сторону греко-римского земледелия. Не доводилось читать?

Она глядела на меня растерянно и с подозрением:

– Не помню такого. Книжка-то хорошая?

– О, ни богу свечка, ни черту кочерга. Но есть там один премилый пассаж, где Горсейнон описывает, как Ливия предположительно расправилась с Августом. Он, знаете ли, был стреляный воробей, этот Август. Вроде вас, уж извините. И у него был параноидальный страх перед отравлением. Недаром, как выяснилось. Дело дошло до того, что он не мог ничего есть, кроме плодов, которые срывал в собственном саду. И тогда Ливия намазала фиги на дереве смертоносным пасленом. Ничего вам не напоминает?

Она смотрела на меня с непроницаемым выражением покерного профессионала.

– Эта история напомнила мне о том случае – как раз перед Пасхой, – когда вы вдруг разболелись, покушав яблочного пирога. Не забыли, как вызывали священника? Как он принял у вас предсмертную исповедь? Это странно, потому что в рюкзаке Мозгли мы также нашли книгу о том, как отправлять последние требы, и квитанцию за прокат карнавального костюма у Дая Торт-Кидая. Там не говорилось, какой он брал, но держу пари – если бы я наведался к Даю и проглядел гроссбух, то обнаружил бы, что это было платье католического священника. Что-что вы говорите?