Книга Туман над Парагон-уок - Энн Перри

Питт спросил Селену, не заметила ли она случайно что-нибудь еще. К примеру, его одежду — была ли та из мягкого материала или из грубого, была белой или темной рубашка под сюртуком? Были ли у него грубые руки?

Селена обдумывала ответы не больше минуты.

— О! — сказала она с легким волнением. — Да. Вы правы! У него была хорошая одежда. Он, должно быть, джентльмен. Я припоминаю белые манжеты на рубашке. И руки его были мягкими, но, — она опустила глаза, — очень сильными!

Томас попытался узнать еще что-нибудь, но больше Селена не могла сказать ему ничего. Инспектор умолк, а она впала в еще большее отчаяние и на время потеряла дар речи.

В конце концов, Питт был вынужден сдаться и вернуться к рутинному сбору улик. В течение всей долгой и изнурительной ночи он вместе с Форбсом опрашивали всех мужчин в квартале, которым пришлось, раздраженным и напуганным, оставить свои постели. Как и прежде, каждый должен был обстоятельно рассказать, где он был в эти злосчастные минуты. Но ни у кого не оказалось безупречного алиби.

Афтон Нэш находился в кабинете, но тот имел выход в сад, и ничто не мешало ему выскользнуть никем не замеченным. Джессамин Нэш играла на пианино и не могла с точностью сказать, был ли Диггори дома весь вечер или же нет. Фредди Дилбридж находился в комнате, выходящей в сад. Он сказал, что планировал некоторые изменения в интерьере комнаты. Грейс в это время с ним не было. Халлам Кэйли жил один, как и Поль Аларик. Единственным исключением на сей раз оказался Джордж Эшворд, который в это время находился в городе, и было очень маловероятно, что он мог бы вернуться на Парагон-уок незамеченным.

Были опрошены все слуги, и теперь их ответы сравнивались один с другим. Некоторые из них долгое время не хотели разглашать, где были и что делали. В итоге обнаружились три различные любовные интрижки и карточная игра с очень крупными ставками. Возможно, утром начнутся увольнения… Но большинство могло достоверно указать место своего пребывания.

В итоге к тому времени, когда наступил тихий, теплый рассвет, Питт, с трудом борясь со сном и мучаясь от сухости в горле, понял, что так и не узнал ничего стоящего.

Через два дня после этих событий Томас получил ответ из Парижа на свой запрос относительно Поля Аларика. Держа в руках письмо, он стоял в полном замешательстве посередине своей комнаты в полицейском участке. Парижская полиция не могла найти никаких следов «вышеназванного господина» и извинялась за задержку в ответе, объясняя это тем, что много времени ушло на рассылку запросов во все крупные отделения полиции в стране; однако никаких определенных новостей пока еще нет. Они, конечно, обнаружили одну или две семьи с той же фамилией, но ни один из их членов не подошел им — как по возрасту, так и по описанию внешнего вида или по другим признакам. И их постоянное пребывание во Франции подтверждается свидетелями. Но главное, что ни один из них никогда не обвинялся — и тем более не подвергался наказанию — за непристойное поведение по отношению к женщинам.

Питт не понимал, зачем Аларику нужно было лгать о своем происхождении.

Затем он вспомнил, что сам Поль никогда и ничего не рассказывал о себе. Все предполагали, что он француз, однако сам Аларик этого не заявлял, а Питту не приходило в голову его спросить.

Обвинение Фредди Дилбриджа было, вероятно, вызвано тем, о чем говорила Грейс, — желанием отвлечь внимание от своих друзей. Кого легче всего обвинить, если не единственного иностранца в квартале?

Томас спрятал подальше ответ из Парижа и вернулся к другим вопросам расследования.

Кропотливой работе по собиранию фактов по крохам в эти долгие, жаркие, однообразные дни, казалось, не было конца; и вот наступило время, когда Питт был вынужден переключиться на другие преступления. Лондон продолжал жить своей жизнью, в нем не прекращались кражи, грабежи и насилия, и Томас не мог тратить все свое время только на одно дело, хотя бы трагическое и сложное.

Существование обитателей Парагон-уок медленно возвращалось в свою обыденную колею. Конечно, происшедшее с Селеной не могло быть забыто. Реакция соседей была разной. Достаточно странно, но Джессамин сочувствовала Селене больше, чем все остальные. Казалось, что старая вражда между ними полностью исчезла. Это радовало Эмили — не только потому, что они помирились; казалось, что каждая из них испытывает некое удовлетворение, словно празднует свою личную значительную победу.

Джессамин, еще под влиянием ужасного происшествия с Селеной, баловала ее как ребенка при каждом удобном случае, показывая пример Другим. Конечно, это не позволяло никому забыть о случившемся. Обо всем этом Эмили рассказала Шарлотте во время ее очередного визита.

Сама Селена, казалось, ничуть не возражала против такого отношения к ней. Она сильно краснела, ее глаза начинали блестеть, когда кто-то намекал на то, что с ней произошло, — всегда косвенно, двусмысленно, поскольку никто не хотел показаться вульгарным, обронив скабрезность, — но ее это нисколько не оскорбляло.

Естественно, нашлись и те, кто хотел бы поскорее забыть о злополучном событии. Джордж старательно избегал этой темы, и Эмили позволяла ему это некоторое время. Вначале она решила не показывать, что знает о его отношениях с Селеной — при условии, что это не случится снова. Но однажды утром произошло событие, которое глупо было бы не использовать.

Во время завтрака Джордж наблюдал, как тетушка Веспасия очень осторожно набирала себе абрикосового варенья с орехами; к нему она взяла маленький и очень тонкий ломтик поджаренного хлебца.

— Что вы собираетесь делать сегодня, тетя Веспасия? — вежливо спросил он.

— Буду по мере своих возможностей стараться избегать Грейс Дилбридж, — ответила она. — А это будет нелегко, потому что я должна нанести несколько визитов, и, без сомнения, она будет посещать те же дома. Так что мне придется продумать свой путь так, чтобы мы не встретились.

Джордж автоматически — он по-настоящему и не слушал — задал вопрос:

— Почему вам нужно избегать ее? Она довольно безвредна.

— Она чрезвычайно скучна, — энергично сказала тетушка Веспасия, заканчивая завтрак. — Мне уже надоели ее страдания. Ее бесконечные стенания с закатыванием глаз по любому поводу — это эталон скуки. Но это было бы еще сносно — по сравнению с ее высказываниями на тему «женщины, над которыми надругались», или «мужчины и их звериная сущность», или «женщины, которые, к своим прочим бедам, поощряют мужчин». Это уже чересчур для меня, больше, чем я могу вынести.

Впервые Эмили заговорила не подумав — переживания о Селене пересилили ее обычную осторожность.

— Мне кажется, вы могли бы и согласиться с ней, по крайней мере, из уважения, — сказала она с дрожью в голосе, повернувшись к Веспасии.

Серые глаза Веспасии расширились.

— Быть несогласной с Грейс Дилбридж и все-таки выслушивать ее ради приличия — это обычный этикет светского общества, моя дорогая, — ответила она. — А вот искренне согласиться с ее суждениями, да еще и сообщить ей об этом — выше моих сил! В первый — и единственный — раз мы во всем согласны, и это невыносимо. Конечно, Селена не превратилась вдруг в эталон целомудрия. Даже глупец понимает это! — Она встала и стряхнула воображаемые крошки со своей юбки.